Золото скифов - Дмитрий Емец Страница 12

– Улики собираю! Фантик от конфеты!

– Это «улики» называется? Давайте я вам еще «уликов» дам! – обрадовался Костя, сидевший выше, у конька крыши, и на Ушицына дождем посыпались фантики. Опер застыл.

– Это твой, что ли, фантик? – спросил он у Кости.

– Ну да. Костя конфеты ел, пока Саша ветку трогал! – наябедничала на братьев Алёна.

Ушицын оглянулся на Матушкина и через дыру спустился на чердак. Чердак был низким, во весь рост мог выпрямиться только человек размеров Саши. Ветка, пробившая черепицу, пробила и потолок музея. Щель была тут же, совсем близко. Ушицын наклонился и просунул в нее голову. Стало слышно, как он перекрикивается с кем-то внизу.

Матушкин приподнялся, достал бланк и продолжил быстро писать. Слова вспрыгивали на строчки, как куры на насест. Папа Гаврилов даже позавидовал мгновенности полицейского вдохновения. Матушкин несся вперед, не сомневаясь ни в выборе слов, ни в перипетиях сюжета, охваченный единственным желанием: донести до читателя правду жизни – что вот в крыше есть дыра, а в дыре есть ветка. И что это вовсе не дыра, а точка проникновения. И даже не совсем ветка, а средство совершения преступления. И гусеницы на ветке, возможно, не совсем гусеницы, а свидетели. Папа Гаврилов смотрел на громадный тополь, который, лишившись одной из своих двух вершин, все равно оставался впечатляюще высоким и с каждой секундой становился в его глазах все преступнее и преступнее.

Только в одном месте Матушкин затруднился. Следы ствола, ударившего по крыше, – это следы давления или следы скольжения? Понятно, что когда бьют – это следы давления. Но тополь-то ударил косо, по большой площади, и где-то пробил черепицу, а где-то просто оцарапал ее. А кое-где отдельными ветками подковырнул черепицу, не разбив ее, – это как назвать? Следы подковыривания?

– Ветка – это какое орудие? Долбежное? – спросил Матушкин у папы Гаврилова.

Папа Гаврилов глубокомысленно замычал, скрывая свое незнание.

На протокол Матушкину ветер смел узкие колючие пластинки, темные с одной стороны и светлые – с другой. Эти пластинки в небольшом количестве забились в зазоры между черепицей.

– Семечки какие-то… – сказал Матушкин и сдул шелуху с протокола. – Да, вспомнил: лом, топор и долото – долбежные орудия! А вот ветка, возможно, является средством. Или тоже орудием… шут его знает.

– А чем средство отличается от орудия? – спросил папа Гаврилов, переставая скрывать незнание.

Матушкин настолько удивился, что даже перестал писать.

– Вы же автор детективов! – воскликнул он с укором.

– Да. Но я всегда путал средства и орудия преступления. Например, если падишаха ударили по голове табуреткой, то табуретка – это что?

– Орудие.

– Ага. А если преступник добирался до места преступления на специально купленном для этой цели ослике, то ослик что? Средство преступления?

– Средство.

– Хорошо! А если негодяй кольнул ослика шилом и ослик – то есть, по-вашему, средство – лягнул падишаха в лоб копытом, то орудие преступления – это ослик или шило? Или шило – уже средство, а ослик – орудие?

Матушкин задумался.

Из щели высунулась голова опера Ушицына.

– Я вот о чем думаю! – сообщила голова. – Потолки в музее очень высокие. Какая ловкость нужна, чтобы спрыгнуть вниз, в темноту, ничего себе не сломать и не наделать шума! А подняться назад? Даже если была веревка, которой сейчас почему-то нет. Преступник физически очень сильный человек!

Ушицын подсадил Сашу, и папа Гаврилов подхватил его за локти, чтобы тот сумел выбраться. Затем все спустились с крыши. Саша спустился сам, потом опять взлетел по стене и так метался бы туда-сюда до бесконечности, не отлови его Алёна за один из «рычагов воспитания».

К тому времени двор уже наполнился любопытными. Тут были и мама Гаврилова, и Вика с Катей, и подскакивающие от лая собачьи мужчины Вилли и Ричард, и кутающаяся в плед таинственная Кристина с вечной чашкой чая в руке, и компьютерный гений Святослав Кузин, и учитель физкультуры Адам Тарасюк.

– Все участники программы «Неравнодушные соседи» здесь! – сообщил папа Гаврилов, передавая маме Сашу и Костю, чтобы она держала их покрепче.

Но тут были не только соседи. Здесь же толкался и хозяин гостиницы Бугайло, невесть как проникший в чужой двор. Пузатый, чернобородый и зловещий, он выглядывал из-за полицейской машины. Рядом стоял его высушенный как скелет водитель с татуированными руками.

Зоркий Ушицын сразу выцепил в толпе новые лица.

– А вы из какого дома? Где живете? – спросил он.

Бугайло сплюнул в сторону:

– Да мы это… просто мимо проходили.

– Проезжали, – добавил водитель.

– Вот и проезжайте себе дальше! – строго сказал Ушицын.

– Проедем, командир! Нам повторять не надо! – пообещал Бугайло. Он стоял, скрестив толстые руки на груди, и вспышки невыключенной полицейской мигалки отражались в его темных очках.

Матушкин подозвал сержанта. Елкин спрятал за спину недоеденный кусок пирога, вытер губы и подошел, мигая носом.

– Сержант! Удалить со двора всех посторонних! Этот угол чем-нибудь огородите! Никого не пускать!

– Всё сделаем! Муха не пролетит! – пообещал Елкин, и тут же рядом пролетели три или четыре мухи. Одна даже села на пирог. Елкин смахнул ее.

– Где пирог взял? – спросил Матушкин.

– Вон та женщина угостила, – объяснил Елкин, глазами показывая на Кристину.

– Зачем?

Цель Елкин назвать затруднился и предположил, что он ей просто понравился. Матушкин не допустил, что с таким носом, как у Елкина, можно кому-то понравиться:

– Эх, сержант! Тут или подкуп, или пирог с психотропными препаратами! Уколы от шприца проверял? Давай сюда, я на экспертизу отдам! – потребовал Матушкин.

Отобрав у Елкина пирог, Матушкин внимательно понюхал его и откусил большой кусок с той стороны, которой не касались зубы сержанта.

– Ну что? Как экспертиза? Есть препараты? – тоскливо спросил Елкин.

– Скоро узнаем! А теперь в музей! Еще раз все осмотрим! – сказал Матушкин, доедая пирог.

Они вышли со двора и, обойдя здание музея вдоль длинной наружной стены, направились к главному входу. Приходилось прижиматься к дому. Ночью прошел такой ливень, что узкий проулок превратился в бурную реку. В спешащих к стоковым решеткам темных потоках кружились листья, ветки и даже чей-то шлепанец.

Папа Гаврилов шел и размышлял о старых городах с лабиринтами запутанных улочек, где все кажется далеким, а на самом деле очень близко. Может, и в других важных вещах действует тот же принцип? Думаешь, будто искать надо где-то далеко, а на самом деле всё самое важное рядом. За папой крались Саша, Костя, Рита и другие дети. Их в музей не приглашали, но они всё равно увязались, пользуясь тем, что мама за ними не усмотрела. Петя забегал вперед Матушкина и Ушицына и, оборачиваясь, сыпал идеями.