Лето пахнет солью - Наталья Евдокимова Страница 12

Я попыталась, как и прежде, отойти в сторону, но так можно наблюдать разве что за собой. А увидеть того, кого не знаешь… Марк все говорил, а я кивала, а потом уложила голову на плечо, чтобы невзначай так повернуться… Мол, что за муха меня кусает за спину? Для достоверности я даже провела по плечу рукой. Правда, ничего я так и не увидела – боялась смотреть долго. А потом, чтобы мои махинации остались незамеченными, почесала соленый нос, глянула в другую сторону…

В общем, я, видимо, прилично извертелась. Потому что Марк спросил:

– Ты, Динка, слушаешь вообще?

Я резко повернулась к Марку:

– А?! Да, конечно, слушаю!

Марк скис, поднялся, отряхнул с ног песок.

– Я искупаюсь, – кисло сказал он и, не дожидаясь моего ответа, побежал к морю.

Меня, взрослого в принципе человека, почему-то царапнула обида. Мог бы и позвать… И с одной стороны, была обида, а с другой, с другой… С другой стороны… В общем, я повернулась к той, другой стороне и стала смотреть ему в спину. Спина как спина. Но симпатичная. Я заметила, как он склонил голову на бок, незаметно так повернулся, как будто у него на спине муха… Смахнул невидимую муху рукой… Мне было бы смешно, если бы меня так не обжигало изнутри.

Глупо до невозможности.

Неконтролируемо до одурения.

Влюбленность – штука такая: вот голова была, а теперь ее нету. Был человек умным и разносторонним, а теперь – единонаправленный дурак. Нечасто – самокритичный.

А этот парень теперь сидел один – наверное, его родители (вроде бы он разговаривал с родителями) тоже ушли купаться.

Но не успел убежать Марк, как вернулись мои папа с мамой. Теперь их я слушала спиной. И, не скрываясь, буравила взглядом спину незнакомца. Папа и мама, как всегда, спорили.

– Никакая не холодная, – сказал, усаживаясь на коврик, папа. Стряхнул руки, и я поежилась от холодных капель.

– Х-х-х-холоддд-ная, – спорила мама.

– Ну какая там холодная? – возмущался папа. – У нас из-под крана и то холоднее.

– Х-х-холод-д-дная, но мор-р-рская… – тряслась от холода мама. – М-мор-р-рская – это хор-р-рошо…

– Кто ж спорит, – примирительно сказал папа.

– Вот-вот…

Ну все, спор закончен. Редкость, но бывает. Сейчас папе станет скучно и он переключится на меня.

– А ты чего отвернулась? – спросил меня папа.

– Море смотрю, – не отрываясь, сказала я.

– Море немного не там, – протестовал папа.

– Какая разница, – сказала я таким тоном, чтобы стало ясно: не мешайте, очень занята, решаются вопросы мировой важности.

Мне даже некогда смотреть на себя со стороны. Я и так знаю, что глупо выгляжу. Иногда можно так выглядеть. Родные, любимые люди! Дайте посмотреть в спину незнакомому парню, больше ни о чем вас не прошу! Я досмотрю, он уйдет, несколько дней я промучаюсь и снова стану более-менее нормальным человеком…

– А Марк где? – не унимался папа.

– Купается, – ответила я.

И тут в разговор вступила мама.

– Понимаешь, что произошло, – сказала она папе. – Дина нашла себе объект для разглядывания под стать возрасту, и мы ей мешаем. Ей мешал и Марк, хоть она к нему очень хорошо относится. Марк тоже к ней хорошо относится, а потому обиделся и ушел в соленое море. Сейчас он прибежит, оденется и пойдет домой. А Динка будет терзаться, но продолжать наблюдать за своим объектом. Хотя сейчас она сидит и скрипит зубами на то, что у нее такая проницательная мама, которая в этом случае лучше бы помолчала.

Я хотела злиться, но на последних словах улыбнулась. Папа возмутился:

– Придумываешь все подряд. Какая тут проницательность? Никакой проницательностью тут и не пахнет.

Тут к нам вернулся Марк, спешно напялил одежду поверх мокрых плавок и пробубнил:

– Я домой, мне пора…

Папа сказал вслед уходящему Марку, что это чистой воды совпадение. Недовольный Марк ничего не понял и убежал. А я чувствовала себя редкой гадиной и продолжала смотреть в спину. А потом наковыряла в песке камешек и в эту спину бросила.

Он испуганно повернулся.

А мне, когда я уже бросала, хотелось зарыться в песок. То ли от стыда, то ли от страха, но точно – от скачков давления. Так что теперь я вполне понимаю страусов. Им нелегко. Вот представьте, бросил страус камень в другого незнакомого страуса – уже само по себе страшно. А дальше… Вдруг тот, в кого бросили, и не страус, а страусоподобный зверь? Или просто на страуса не похож. Или страус, но ужасный на вид. Прятаться, только прятаться! Но то ли голова у меня не так устроена, то ли песок неподходящий… И я просто бросила камушек. А он повернулся.

Это оказался вполне подходящий страус. То есть человек… Не хуже спины… Даже лучше…

Я сказала ему:

– Там… муха сидела, я сгоняла.

Да, он был классный, но совершенный наивняк! Может, это только вид у него был такой… Но ведь ребенок ребенком! Как будто это я – Карлсон, а он – Малыш. Все из-за бровей. Они у него были жалостливо приподняты над переносицей. Такая особенность.

Славная до невозможности.

А потом он улыбнулся.

Нельзя допускать, чтобы люди мне улыбались! Потому что от улыбок я совсем таю. И он улыбался добродушно и по-свойски. Как будто мы тысячу лет знакомы.

– И как муха? – улыбнувшись, спросил он.

– Улетела, улетела! – успокоил его папа, а я грозно посмотрела в папину сторону. – Уж если человек берется сгонять насекомых, то будь добр, терпи.

– Да я ничего, я терпеливый, – сказал наш новый знакомый.

И, раз мы все оказались такими терпеливыми, пришлось представляться. Его звали Максимом. Темноволосый, коротко постриженный, с жалостливыми бровями Максим. По-моему, хороший набор. Максим с моим папой пожали друг другу руки, и Максим кивнул мне – пойдем, мол, прогуляемся. И мы побрели вдоль берега. Я зашла по щиколотки в воду и разогнала резвящихся на своей глубине карапузов.

Потом смотрела в воду и улыбалась. Искоса поглядывала на Максима, он тоже улыбался. Только как-то хитро. Посмотрит на меня, улыбнется и отвернется, чтобы куда-то в другую сторону улыбаться. Ну и я тоже так стала делать. Получалось глупо, но весело.

Так, наверное, в нашем веселом молчании можно было бы море обойти вокруг по береговой линии. Если бы Максим не сказал, так же улыбаясь и качая головой:

– Ну ты вообще…

– Чего? – насторожилась я.

– Да так, – смутился Максим. – Вообще уже, говорю.

– Говори уже! – занервничала я.

Максим весело сказал:

– Чего-чего… Так смотрела, чуть спину всю не продырявила. До сих пор чешется… – и, сморщившись, почесал спину.