Робинзонетта - Эжен Мюллер Страница 12

С тех пор прошло четыре месяца. Следовательно, теперь середина ноября. Уже почти наступила ночь. На церковной площади с таинственным видом болтают три кумушки, стоя в нескольких шагах от дома, украшенного большими, искусно сделанными флюгерами. Передняя часть этого здания окрашена в желтый цвет. Синие арабески [1]образуют красивую бахрому вокруг окон. Ставни изумрудно-зеленые. За оконными стеклами бросаются в глаза яркие занавеси, прикрепленные розовыми завязками.

Это жилище господина Гюро, ростовщика, которого всякий здесь инстинктивно остерегается.

Вот проходит женщина с опущенной головой, стараясь спрятать руки под своим передником. Она входит в церковь. Три кумушки, которых она, по-видимому, не заметила, печально следят за ней глазами.

– Бедная мамаша Бюрель! – сказала одна из женщин, когда та скрылась. – Вам не кажется, что у нее очень печальный и расстроенный вид?

– Увы! – ответила другая, – есть от чего.

– Как так? – спросила третья.

– Неужели вы не знаете?

– Нет. Я долго была в гостях у замужней дочери и возвратилась только вчера. Что же случилось с бедной женщиной?

– Что случилось?.. А то, что Пьера, который был еще очень хорошим мальчиком, когда вы уезжали, теперь считают самым отъявленным негодяем, которого только можно встретить.

– Неужели? – сказала третья кумушка.

– Да, – ответила вторая, – хотите верьте, хотите нет, но говорят, он дошел до того, что совершил преступление.

– Неужели он украл что-нибудь?

Обе кумушки вместо ответа развели руками и подняли глаза к небу.

– Может ли это быть?

– Увы! И говорят, это уже не в первый раз. Бочар Рош, к которому его пристроила Мартина, первым заметил это. Он его скоро прогнал. Мамаша Бюрель часто говорила, что Рош был слишком строг к мальчику, и так как все знали, что он не отличается кротостью, то на это не обратили внимания. Но вскоре после этого мальчик поступил к столяру Викентию, в высшей степени мягкосердечному человеку… Но и там пошло не лучше и кончилось тем, что в один прекрасный день Викентий случайно нашел в кармане у Пьера деньги, пропавшие из ящика стола, где он оставлял иногда несколько монет. «Пусть пропадает в другом месте!» – подумал он и отвел мальчика к матери под предлогом, что тот слишком неловок и ленив. Викентий не выдал ей первую и главную причину, но жена его говорила об этом со своей соседкой, та передала дальше и, наконец, все дошло до ушей бедной матери. Она же объясняет это себе злобой других и говорит, что ее дитя не способно на такие дурные поступки. И мальчик, со своей стороны, отпирается от всего; он говорит, что у Роша, где дело было вовсе не в деньгах, он и не думал брать вещи, найденные потом где-то на стороне! И что не может объяснить себе, каким образом попали деньги в его карман, что он и не подозревал о них и хотел тотчас же возвратить, как только нашел… Но это уже было после того, как Викентий решил отвести его к матери… В общем, это большое несчастье для бедной вдовы, но ведь не зря существует поговорка: «Шила в мешке не утаишь…»

– И потом, – снова начала первая кумушка, – вы не можете себе представить, какой вид он напускает на себя. Не хочет идти ни к кому… Проводит время в праздности и безделье… А бедная мать верит ему и все ему позволяет; она говорит, что все против него, и как будто сердится на весь свет, считая невинным только своего скверного мальчишку. Вы видели, как она прошла, не говоря ни слова… Но это ей не мешает ходить в церковь, когда там никого нет, наверное, чтобы попросить Бога изменить к лучшему ее сына, дурные стороны которого она прекрасно понимает, но не хочет себе в этом признаться.

– Бедная мамаша Бюрель! – вздохнули обе другие женщины.

– Посмотрите, – вскликнула третья, – а вот идет этот самый негодяй, да с каким смелым и надменным видом!

В самом деле, Пьер шел, гордо подняв голову и подтверждая своим высокомерным видом слова кумушек. Когда он подошел ближе, враждебные взгляды женщин, вместо того чтобы привести его в смущение, напротив, по-видимому, внушили ему желание выразить свое презрение к ним.

– Нахал! – сказали все три кумушки, когда он прошел мимо.

Направляясь, по-видимому, к маленькой улице, шедшей от церкви, он подошел к дому господина Гюро, угрюмо бросая взгляд в его сторону, и вдруг остановился, как будто вслушиваясь во что-то.

В эту минуту женщины услышали крики, с перерывами доносившиеся до них из этого дома, и скоро различили, что кто-то звал на помощь.

– Что случилось? – спросили они.

– Не знаю, – ответил Пьер, – но мне знаком этот голос: это кричит маленькая Мари… Но почему она зовет на помощь?

Действительно, можно было расслышать то умоляющий голос девочки: «Ради Бога, оставьте меня!», то ее отчаянные крики: «Помогите, помогите!»

Крики девочки прерывались грубым смехом и возгласами Жюли:

– Держи ее, Грибью, держи хорошенько! Эта непокорная должна уступить!

Шум все усиливался. Женщины сомневались, идти ли им на помощь, но Пьер не колебался: он бросился к двери дома и схватился за ее ручку. Но дверь не открывалась, потому что ее обыкновенно запирали изнутри на засов.

В эту минуту раздался страшный треск и на улицу полетели осколки разбитого вдребезги окна на нижнем этаже. Из отверстия, сквозь острые, режущие остатки стекла выглянуло окровавленное лицо маленькой девочки. Она кричала: «Помогите, помогите, защитите меня!.. Они хотят отрезать мне волосы, а я не хочу!»

Слышно было также, как ворчал Грибью: «Ах, плутовка, она меня укусила!» А за Грибью, который подошел, чтобы схватить Мари, можно было увидеть мадемуазель Жюли с огромными ножницами в руке.

Весь этот шум уже начал привлекать внимание окружающих. Стали раскрываться двери. Сбежались женщины, мужчины, дети.

– Погоди, Мари, погоди! – кричал Пьер.

Одним прыжком очутился он на скамье перед окном, сильным ударом кулака по главной поперечине разбил раму, в один миг очутился в комнате, взял на руки маленькую Мари и, подняв ее над подоконником, тихо опустил на улицу. Потом выскочил сам, бросил испуганный взгляд на собравшуюся на шум толпу и поспешно скрылся, как будто бы боясь дурных последствий своего дерзкого поступка.

Пьер взял на руки Мари и, подняв ее над подоконником, тихо опустил на улицу.

Счастливо отделавшись от своих мучителей, маленькая Мари хотела сперва броситься к растроганным этой сценой женщинам, но вдруг раздумала и побежала к церкви.