Диверсия Мухи - Евгений Некрасов Страница 11

В конце коридора обнаружилась душевая, она же прачечная. Вчерашняя девочка, которая звала маму, переглаживала гору полотенец на гладильной машине. Ага, похоже, низшие ступени посвящения обслуживают высшие.

Последовало обычное «Здравствуй, сестра!», чмоки-чмоки, вопрос: «Ты немая?» Маша показала свою бумажку: «Меня зовут Маша. Вчера я попала в аварию» – и так далее.

– А я Соня… Бедненькая! – посочувствовала девочка. – А ты чего в плаще ходишь? Одежда сырая? Неси, утюгом высушим.

Маша замотала головой. Вот уж нет! У нее Версаче полон чемодан.

Соня выдала ей полотенце (четвертое по счету), а подушечки шампуня и маленькие кусочки мыла, как в самолете, стопками лежали на подоконнике.

Через двадцать минут, одетая в наилучшее барахло своей тезки-обманщицы, Маша стучалась в Олину келью.

Добрая великанша подарила ей блокнотик и ручку. У нее на тумбочке стоял, как рамка, открытый бумажник с чьей-то фотокарточкой в прозрачном кармашке. Заметив, что Маша приглядывается, Оля смахнула бумажник под подушку.

Пошли к врачу. Оля рассказывала, как была здесь в прошлом году на сборах и получила посвящение четвертой ступени. А сейчас надеется получить пятую, но для этого нужны особые заслуги.

Хотя кому я рассказываю! – спохватилась она. – Ты же знаешь, сестра.

Маша закивала. Еще бы, ей – и не знать! А великанша вдруг выдала:

Я тебя помню по прошлому году!

У Маши задрожало в животе. Сейчас Оля как скажет: «Только ты, сестра, тогда была постарше года на три», и что делать?

К счастью, оказалось, что великанша знает ее только по рассказам каких-то ребят из московской обители. Тогда на базе ходило много разговоров о Маше Соколовой, которая получила пятую в шестнадцать лет. (Ага, подумала Маша, я Соколова… Дрянь ты, «Нина Самолетова»!) Словом, молодец, сестра, так держать, сестра, преподобного увидишь, сестра. «Преподобного» Оля выговаривала, как Ганс, с необычайным уважением. Не хватало только истории о матери, брошенной в беде ради счастья увидеть корейца.

У медицинского кабинета Маша с Олей нагнали хромающего парня, одетого в одни плавки. Он ковылял, нагнувшись и прижимая к икре носовой платок. По ноге тянулись подсыхающие потеки крови.

Порезался, брат? – спросила Оля.

Рыбка укусила, – сквозь зубы сказал парень. – Болит сильно. Как бы не ядовитая.

Отняв набухший кровью платок, он показал рану. От икры был отщипнут кусочек мяса.

Положим, насчет яда голый брат мог не волноваться. Ядовитых рыб в Черном море раз-два и обчелся: скат-хвостокол да морской ерш – скорпе-на. Они не кусают, а колют, и то если наступишь. Но Маша в жизни не видела таких укусов, хотя, кажется, переловила все, что плавает и ползает по дну. Будь ранка поуже, она бы решила, что парня цапнул огромный краб. Но нет, клешня не могла оставить этого следа, похожего на лунку, вырезанную в мороженом чайной ложечкой.

Укушенного брата пропустили вперед. Из-за двери было слышно, как он с шумом втягивает воздух сквозь сжатые зубы, а врач покрикивает: – Но-но! Девчонки терпели, а ты не можешь?! Похоже, кусачие рыбки были здесь не редкостью.

ДА НА ЧЕРНОМ ЛИ МЫ МОРЕ?!

Машу подмывало спросить у великанши, где находится загадочная база № 4. Хотя бы в каком полушарии, черт возьми! И заодно – какое сегодня число. Раньше она думала, что между сонной таблеткой, проглоченной в «Фольксвагене» Ганса, и пробуждением на яхте прошли часы. А если сутки? Или еще вопрос: откуда ей знать, что из машины она попала сразу на яхту? А если «Фольксваген» вернулся в аэропорт и Машу вместе с остальными погрузили в самолет под видом какого-нибудь нежного груза? Вот вам и жара, вот вам и кусачие рыбки. По какому морю плавают белые катера с надписью «POLICE»? По Средиземному? По Красному?

Увы, спрашивать было нельзя. Может быть, ответ здесь знают все. Или, наоборот, он от всех засекречен. И в том, и в другом случае Оле будет странно слышать такие вопросы от Маши с ее крутой пятой ступенью посвящения.

Врач проводил укушенного брата странным советом: «Не заплывай за буйки». Как будто кусачие рыбки тяпали только тех, кто купается в неположенных местах. Парень удалился, припадая на забинтованную ногу, и Маша с Олей вошли в кабинет. «Здравствуйте, сестры». – «Здравствуй, брат», чмок в правую, чмок в левую.

Как все дети преподобного Сана, врач был молодым, и Маша подумала, что обманет его влегкую. Может, он и не врач еще, а только фельдшер или даже медбрат.

Но врач оказался толковым. Постучав Маше по коленкам резиновым молоточком и тем же молоточком поводив у нее перед носом, он через минуту сказал, что сотрясения не находит. Еще через две не нашел и ушибов, если не считать си-нячищи на правом бедре (формой синячище здорово напоминал пистолет. Память о шторме, когда Маша висела на снастях, а плащ с пистолетом в кармане хлестал по ногам).

Это у тебя психогенное, сестра, – сделал вывод врач. – Спала нормально?

Маша кивнула.

Лечения никакого не нужно, тебя братство вылечит. Денек, два – и оттаешь.

Для ободранных рук он выдал мазь, сказав, что бинтовать не надо: на воздухе и в морской воде новая кожа быстрее нарастет. Оле велел:

Не оставляй ее одну, сестра. Походите на чай, на лекции, на море. Купайтесь побольше, вода в бухте не холодная. Только за буйки не заплывайте.

(Опять буйки!)

Знаю, – ответила Оля и за рукав потащила Машу на чай или, может, на лекцию.

По дороге им попался Ганс. Маша, помня его подозрительность, первая расцеловала благородного сына счастливой матери. Она была уверена, что эта встреча не случайная. И Ганс сказал именно то, чего Маша боялась час назад, когда сидела над коробкой с засвеченным кусочком пленки: