Второй - Нина Дашевская Страница 11

И солнце. Если бы не солнце, в унылый серый день я бы этого не увидел, всей красоты этой стены.

Я снимаю её на телефон. Потом пройдут годы, а со мной останутся этот день, и эта стена, и эта пуговица… Да нет, какие там годы; телефон потеряю или сломается, да и пуговица не вечная. Но всё равно хочется сохранить подольше.

У меня в телефоне много таких фотографий. Когда я снимал не объект, а день.

День, когда я иду и улыбаюсь. Как дурак. Будто ничего не случилось; а ведь ничего и не случилось. Я подросток N, и у меня всё не хуже, чем у других. И не лучше; но это уже неплохо. Хорошо быть никем. Просто смотришь; никто тебя не знает, и никому не должен…

…И тут я слышу своё имя.

* * *

– Чего ты, оглох? Кричу-кричу – ноль эмоций.

Ого. Зойка из нашего класса.

– О, привет. Извини, задумался. Ты что здесь делаешь вообще?

– Просто иду. Случайно. А ты?

– И я.

Зойка хорошая вообще. Смешная. С ней мне легко, потому что она не воображает. Совсем. Ещё мне её немного жаль: она… Как бы это сказать? Нехуденькая, в общем. Такой медвежонок. Зато в ней нет этого дурацкого желания нравиться, с ней можно поговорить как с человеком.

– Первый раз здесь, просто вышел на первой попавшейся остановке. И тут ты!

– Я тоже болтаюсь… Стену видел? – вдруг спрашивает она.

Я даже остановился. Откуда она знает?!

– Ты телепат, что ли?!

– Нет, видела, как ты фотографируешь.

– А. Тогда ясно.

Странно. Зойка мне не мешает. Я так хотел побыть один; казалось, любой человек мне был бы лишним сейчас.

Вдруг что-то падает у неё из кулака, звонкое, катится по асфальту… Монетка? Нет.

Зойка ловко накрывает её ногой (у неё красные кеды), поднимает. Гайка.

– Ты собираешь гайки?

– Да. С сегодняшнего дня. Захочешь сделать мне приятное – дари.

Я открываю кулак и показываю пуговицу. Зойка очень серьёзно смотрит на неё, потом на меня. А потом вдруг говорит:

– Рассказывай.

– Что?..

– Давай вываливай. Что у тебя в голове. Прямо сейчас! Мне кажется… мне кажется, я сейчас тебя очень пойму.

И я поверил. И рассказал ей про подростка N.

– Знаешь, я подумал: мы всё время играем роли. Привыкли быть определённым человеком и играем. А зачем? Я решил быть не собой, а человеком вообще. Подростком N. Как чистый лист. Понимаешь? Не, я плохо объясняю…

– Ты имеешь в виду совсем? Забыть своё прошлое, свой опыт, своё имя? Раствориться в человечестве?

Ого. Кажется, она и правда понимает!

– Не то что совсем забыть, а… Ведь это уже всё было, понимаешь? Люди уже говорили то, что мы говорим, думали, чувствовали… Мы думаем, мы особенные. А на самом деле всё повторяется по определённым схемам.

– Да. Некоторых людей даже звали точно так же, как нас.

– И это тоже. Меня назвали в честь прадеда; я был у него на кладбище. Это ужас.

– Почему?

– Ну, как! Видеть своё имя на плите…

– А. Ясно. Но нет, это не ужас. Ужас – это когда тебя зовут Зоя Синицкая.

– А чего такого?

– Ты! Уж ты точно читал Ильфа и Петрова. Нет?.. Только и спасает, что необразованность окружающих…

– Стой! Зося Синицкая… Точно. О! Да, ужас… Хотя она и положительная героиня… Так ведь Зося, не Зоя?

– Думаешь, это спасает?.. Разницы почти нет.

– Что же твои родители, чем они думали?!

– Да ничем они не думали, это неожиданно вышло. Мама с детства мечтала меня Зоей назвать, ну и назвала – ничего не предвещало. А потом появился Синицкий.

– Потом?..

– Ну да, он мой отчим, ты не знал? Я же только в третьем классе стала Синицкая. А, ты тогда ещё у нас не учился.

…Отчим. Мне вдруг становится стыдно. Представил, что у меня неродной отец: в третьем классе я бы его, наверное, стукнул головой в живот. Сразу. Чужого дядьку. И никакой подросток N не спас бы.

– Да нет, чего ты. Он очень хороший, старик Синицкий. А меня он сразу Зосей стал звать, конечно, – она засмеялась, – такой вредный!.. Знаешь… Знаешь, он мне каждый день говорит, что я красивая. А ведь он не должен мне ничего, он же не родной отец.

Я краснею какими-то пятнами. Что мне, сказать ей сейчас, что она и правда красивая? Но она же поймёт, что я вру из вежливости. Она же умная, понимает!

– Да чего ты, я же знаю, что я толстая. Знаешь, как это удобно! Все переживают: ах, красивая или некрасивая, какую бы причёску, какие ногти… А я – нет! Мне и переживать нечего, всё ясно. А мама говорит, что я чуть-чуть полновата. Это вот чуть-чуть! – она смеётся, и мне тоже делается легко: нормальный она человек, не надо ничего придумывать. – А мой старик Синицкий сразу сказал: надо интеллектом брать. И я поверила. Знаешь почему?

– Почему?

– Потому что он мне никогда не врёт.

Мы идём и молчим. Странный этот Синицкий: то говорит ей – красивая; то – интеллектом надо брать. И не врёт. Интересно даже.

А потом Зоя продолжает:

– Вот ты хочешь избавиться от своей личности. Такой буддистский подход, да: нет желаний, нет и страданий. Так?

– Ну… Не знаю, не думал про буддизм. Не успел.

У меня закрадывается подозрение, что Зоя значительно умнее меня.

– А я наоборот. Хочу всего разного, чтобы как можно больше. И вверх, и вниз. Спокойная жизнь не для меня. И вот ты говоришь, всё уже было, да? До всего додумались. А я всё время думаю, и мне кажется: какие-то мои мысли могут быть именно мои, да? Если другой человек мне их скажет – будет не то. Ну… Как объяснить… Вот смотри. Я вчера мыла посуду.

– Оригинально.

– Да, весьма.

(Весьма! Никто из моих знакомых так не говорит!)

– Так вот, мо́ю посуду и думаю: «Когда же это кончится, когда?» Я иногда даже вслух это произношу, ловлю себя на этом – и не знаю, что имею в виду. Посуду? Или вот всё?..

– Да, у меня тоже так. «Когда же это кончится?» А что – это?

– Ну, и вот если правда – всё. Всё кончилось. И последнее, что ты можешь в жизни, – мыть посуду. Перестанешь мыть – конец жизни, game over. Хотела бы я, чтобы посуда кончилась?.. Мыла бы и мыла, радовалась горячей воде и тому, что ещё, ещё есть посуда. Сколько бы я так смогла? Сутки, двое?..

– Я бы неделю, наверное, мыл, пока не свалился.

– Ага. Ну вот скажи, это, конечно, не новость – что человек начинает ценить жизнь, только если есть реальная опасность, ну… В общем, похожие мысли есть. А вот про посуду. Ты читал у кого-нибудь такое?