От клубка до праздничного марша - Евгений Клюев Страница 11

– Хочу пи-пи!

А когда малыши такое говорят, все карандаши на свете почему-то останавливаются. Остановился и наш Карандаш.

– Вот и зря, зря Вы остановились, – укорили его Ходики. – Останавливаться нельзя никогда. Можно чуть отставать… на худой конец, даже сильно отставать, но – не останавливаться. Ни при каких обстоятельствах.

– Хочу пи-пи, – повторил Заспанный Малыш, и это могло означать лишь одно: теперь уже совсем срочно требовался Ночной-Горшок-с-Грустным-Васильком-на-Боку.

Ночной-Горшок-с-Грустным-Васильком-на-Боку не стоял в очереди за сказками. И не стоял по двум причинам.

Во-первых, он был заперт в ванной комнате – не то чтобы на ключ, конечно, а просто на защёлку, но для Ночного Горшка, согласитесь, и защёлки достаточно: так и так не выйдешь!

Во-вторых… даже если бы он и не был заперт в ванной комнате, то в очередь всё равно бы не встал. Дело в том, что когда ты ночной горшок… ну, в общем, объяснять долго не приходится, а приходится просто сказать: лучше тебе в таком случае ни в какие очереди не становиться. И вообще как можно реже на глаза показываться: сказку о тебе всё равно не напишут, а если и напишут – то исключительно тогда, когда уже вовсе не о ком писать будет.

Вот и стоял себе Ночной-Горшок-с-Грустным-Васильком-на-Боку в ванной комнате запертым: стоял и помалкивал, молодец! Тем более что сказка давно началась без него.

Но тут-то он как раз и потребовался – причём потребовался настоятельно. Именно в этот ответственный момент в разговор вступила Японская-Ваза-Ручной-Работы, от которой никто уже и не ожидал участия в разговоре:

– Заспанному Малышу, – произнесла она, – очень легко и быстро можно помочь, не прерывая сказки. Например, предложить ему хотя бы… хотя бы вот эту кастрюлю: она вполне годится для того, чтобы сделать в неё пи-пи.

– Во мне суп варят! – обиделась Кастрюля и хотела ещё что-то добавить, но Заспанный Малыш сказал:

– Я не хочу делать пи-пи в суп.

– Тогда, – спокойно продолжила Японская-Ваза-Ручной-Работы, – можно порекомендовать вот… Кактус. Получится как бы «пи-пи на природе».

– Меня уже поливали на прошлой неделе, – сухо заметил Высокий Кактус. – Я не настолько влаголюбив.

– Я не хочу делать пи-пи в кактус! – надул губы Заспанный Малыш. – Кактус колючий.

– В крайнем случае, – журчала Японская-Ваза-Ручной-Работы, – можно воспользоваться Почтовым Ящиком.

– Это где письма? – оживился Заспанный Малыш. – Но я же ещё маленький, мне не достать.

– Вы бы, Вазочка, поостереглись давать советы, – надулся, в свою очередь, Почтовый Ящик. – А то как бы пи-пи не сделали в Вас. Тем более что как раз Вас-то с ночным горшком очень даже легко спутать!

– Я не хочу делать пи-пи в письма, – опять вмешался Заспанный Малыш и внимательно посмотрел на Японскую-Вазу-Ручной-Работы. – А это вообще не мой горшок!

Между тем Ночной-Горшок-с-Грустным-Васильком-на-Боку уже внесли в комнату и поставили в очередь самым первым. От этого вся очередь дружно шарахнулась назад, потому что соседство с предметом такого назначения, согласитесь, унижает. Таким образом, вся честная компания полностью исчезла из виду… ну что ж! Стало быть, никто из них больше не мог принимать участия в сказке.

Заспанный Малыш давно сделал своё дело и отправился восвояси, а Карандаш всё строчил и строчил – теперь уже нашу с вами сказку о Ночном-Горшке-с-Грустным-Васильком-на-Боку, потому что никто в очереди больше не стоял. И ещё потому, что иногда даже самые дорогие японские вазы ручной работы ровным счётом ни на что не годятся.

Башмак, который писал стихи

Башмак родился в прекрасной семье Башмаков. Все они были тружениками – и каждая пара готова была к тому, чтобы честно отхаживать свои мили: милю за милей – топ-топ, топ-топ, топ-топ… Старый Башмачник дал им всё необходимое для этого: и толстую подошву, прошитую добротной смолёной дратвой, и прекрасную удобную колодку, и мягкую прочную кожу…

И наш Башмак был не хуже других: ярко-коричневого цвета, с замечательным тупым носом и красно-белым витым шнурком в блестящих серебром пистонах. Брата ему Старый Башмачник тоже подарил: такого же красивого, как и сам Башмак, и повторяющего его словно в зеркальном отражении. Это Старый Башмачник для того устроил, чтобы нашему Башмаку не было одиноко на дорогах его жизни. «Эх так, да не так, два башмака пара!» – любил повторять Старый Башмачник.

Эх так, да не так… То ли случилось у Старого Башмачника весёлое настроение, то ли день был особенно солнечным, только наш Башмак вышел из его рук не обычным Башмаком, а Башмаком необычным: он писал стихи. Вернее, не писал – про стихи это просто всегда так говорится: «писал» – писать-то наш Башмак, конечно, не умел. И ни один Башмак не умеет. А вот сочинять сочинял! И, сочинив, немедленно читал собратьям. Собратьям стихи нравились – может быть, потому, что они прежде стихов вообще никогда не слышали. Так что, покидая дом Старого Башмачника, они долго ещё вспоминали талантливого своего родственника.

Но вот пришло и его время.

– Неплохие башмаки, – сказал тот, кто отныне должен был стать хозяином этой пары, и отсчитал деньги.

– Эх так, да не так, два башмака пара! – усмехнулся в усы Старый Башмачник и расстался с башмаками.

– Ты теперь стихов не пиши! – тихонько шепнул Башмаку брат. – Этим только в юности занимаются. А теперь, когда ты стал взрослым и тебя купили, о стихах надо забыть.

Башмак быстро кивнул в ответ: он не слышал слов брата. Он в этот самый момент стихи писал, а уж когда Башмак стихи писал, то ничего не слышал.

На следующее утро хозяин надел башмаки и отправился на работу. По дороге он раз пятнадцать на левую ногу споткнулся, и это его весьма озадачило. «И чего это я всё спотыкаюсь?» – недоумевал он, даже и не подозревая, что один из его башмаков всю дорогу стихи писал:

Топ-топ-топ, топ-топ, топ-топ-топ,

Топ-топ-топ, топ-топ, топ-топ-топ!

С ну и так далее… Ритм, сами понимаете, странноватый: вот хозяин и спотыкался.

И вечером, когда с работы домой шёл, опять всё спотыкался. Хуже того: ни одной лужи не пропустил по дороге – в каждой побывал. Ноги так промочил, как… как никогда раньше не промачивал! Что за ерунда, в самом-то деле! Где уж ему было сообразить, что Башмак опять всю дорогу стихи писал: