Случайному гостю - Алексей Гедеонов Страница 10

Слова вылетают из нее вместе с дымом, оставляя по себе горький запах табака и вишни. Я молчу, привкус зелья из погибшей чашки стучит в мое сердце.

Моя бланка «Тучи», она ложится первой на серый фон, чуть ли не сливаясь с ним — и без того серое небо на карте затянуто плотными облаками, солнца почти не видно, от сильного ветра клонится к земле дерево внизу картинки. Тучи омрачают: символизируют неприятности, недомогание, нежелательное и несут неясность. Это карта тёмной стороны — смутное предвестие.

— Буду короткой, — мрачно резюмирует бабушка, выложив пятую картонку.

— В бок вас не толкаю, — в тон ей говорю я.

Карты лежат рубашками кверху, все рубашки синие с золотом — ночное небо и несколько звёзд на нем, на всех рубашках виднеются отпечатки пальцев — карты самодельные, бабушка, как это полагается всем нам, отмеченным Царицей Субботой, нарисовала их сама: в том самом году, когда набережная Аппель, усилиями нескольких гимназистов приобрела мировую известность. С тех пор колода не разлучается с бабушкой, чехол подыстёрся, но не карты.

— Все зыбко, обман один, — говорит бабушка, и открывает картинки: на первой всадник, на второй парусник, на третьей совы, на четвёртой — башня под знойным небом Прованса. Пятую карту бабушка оставляет лежать лицом вниз. В кухне становится ощутимо холодно.

— Зимно как, — говорит бабушка, поводя плечами. Она касается карты со всадником. — Гость, посланник, весть… он идёт и скоро будет… Как некстати ты то затеял — думала к нам, выходит к тебе… Говорила — мне было знание… Теперь идёт к тебе. Однайшёл ^[23], — отвечает словно сама себе бабушка. Розмарин в плошке начинает шуршать, по серой скатерти идет новая волна зыби, кусочки сахара раскатываются в разные стороны. Тяжело, словно ревматик со стажем, скрипит всеми своими вишнёвыми составляющими стол.

Проснувшаяся Вакса вскидывается на подоконнике, рычит. На всех картах тускнеет, а затем словно оживает изображение. Горами встают волны в сердитом море, тени от них ложатся на беззащитный корабль, на его палубе виднеется точка, изображение меняется, палуба становится ближе, видно как ветер треплет дырявый парус. Беспокойно бьют конские копыта об гулкие доски палубы — всадник здесь, лицо его скрыто в тени черной треуголки. Ветер раздувает мрак, гудят кроны сосен, совы топчутся на толстой ветке, беспокойно ухая. По лесной дороге несется тёмный силуэт, яростно храпит конь — всадник здесь, совы в панике улетают. Тучами затянуто обычно весёлое небо, лишаями ложатся тени на безмятежную башню. По мосту под нею летучей мышью из ада мчится всадник — синие искры разлетаются из-под копыт скакуна — конь сделался вороным, чернее ночи камзол ездока, треуголка напоминает хищный клюв. Бабушка смахивает карты на пол, окурок вот-вот обожжёт ей пальцы. На столе остается лежать последняя карта, кверху рубашкой. Карты на полу тоже мерцают желтыми точками рубашек — кроме одной — рисунок её не виден.

— Я же говорила, говорила, но тебе лишь бы спорить, — повторяет бабушка. — То кто-то сильный, надто моцный, не стоило и смотреть на него.

— Надо знать опасность в лицо! — безответственно заявляю я и тянусь к последней карте на серой скатерти. — У меня теперь колокол в голове! Звон!

Бабушка, посмурнев лицом, от души лупит меня по руке.

— Перед всем, опасность не должна видеть тебя!

Она встает и, нагнувшись, с немалым кряхтением собирает карты с пола. Заметно, что на лицевую их сторону она старается не смотреть. Пользуясь моментом, я переворачиваю оставшуюся на столе карту — на бескрайнем поле все ветра мира качают высокие ковыли, огненно-рыжая лиса, подняв лукавую чёрную морду к тёмной фигуре на нетерпеливом коне, что-то явно объясняет ей, помогая себе эффектно выточенным хвостом. Появившаяся внезапно, словно кобра из корзинки, бабушка рявкает:

— Цо то за глупство?! Кому сказала не займай? — и отбирает у меня мелькнувшую прощальным всполохом лисицу. Из-под стола доносится шипение, короткий удушенный вскрик, словно кому-то вздумалось кричать шёпотом, и вылазит Вакса, в зубах у неё карта. На карте нарисована змея, несколько конвульсивно пытающаяся уползти за границы рисунка, на спине у змеи отчётливо видны следы когтей.

— Моя урода ^[24]… — сиропным голосом говорит бабушка Ваксе, кошка одобрительно муркает.

Вбрасывая, принесенную кошкой бланку в мешочек, бабушка говорит тихо и устало:

— Того только было мало… Спать, Лесик, спать. Будет перевтома ^[25].

— И инфлюэнция, — добавляю я. — С катаром.

Мы закрываем на ночь окна во всей квартире, между рамами бабушка ставит маленькое блюдце с коричневым сахаром и синий фужер с солью. «Жебы не змерзлись окна».

Оставив на ночь форточку в кухне, бабушка подходит ко мне вплотную и, подталкивая в сторону комнаты, вполголоса проговаривается:

— Так ты ничего не помнишь?

— Только колокол и реку, — отвечаю я, думая о венке в стремительных тёмных водах. Бабушка смотрит на меня и задумчиво произносит:

— Мала сенс знать. Придут. Но так скоро? Ты видел знаки?

— Знаки? — подхватываю я.

— Но давай повторим ещё по три раза, — невесело улыбается бабушка. — Так любишь загадывать желания. Три — то цифра магична.

— Уже не очень, — всхлипываю я. — Отгадки страх… и цифры эти.

Она вздыхает.

— Такое… Но не плачь. То… с пола, и карты — только начало. Овшим ^[26] встретим Рождество, а там посмотрим — какие будут гости. На чём приедут…

— Вы, бабушка, что-то скрываете. Зачем? — возмущаюсь я, глядя на светлый прямоугольник окна в тёмной кухне и хищный Ваксин силуэт среди лимонной мяты на его фоне. — Скажите прямо — к нам идёт тот Вса…?

— Цихо!!! — очень громко говорит бабушка и почему-то оглядывается — где-то в глубинах квартиры тихонько звякает стекло.

— Слова, Лесик, имеют силу, также, — говорит она. — Также. И очень большую, допреж сказать — подумай. И овшим — думай, мысли. За чем албо за кем… Прямо…

Бабушка отступает, повернувшись к комодику под телевизором, начинает выдвигать ящики, шурша и грохоча их содержимым. В этом комодике у нас инструменты. Похлопав «шуфлядками», бабушка вновь подходит ко мне и надевает мне на шею что-то холодное, я дотрагиваюсь до металла — цепочка, похожая на дверную.

— То только на ночь, — извиняющимся тоном говорит бабушка. — Только на ночь.

«Цепи, — думаю я, — холодное железо. Ничто так не сдерживает магию».

Во дворе гаснет окно за окном, наша кухня тонет в плотном зимнем сумраке. За чёрными рамами в обложных тучах гаснут звёзды. Беспросветно.