Красные, желтые, синие - Мария Мартиросова Страница 10

– Знаете, – медленно заговорил тот, – сейчас наша страна без разбора хватает всё, что идёт с Запада. Одежду, фильмы, жвачки, методы лечения. А там психоаналитики, кушетки, Фрейд, самокопание в поисках истоков депрессивного состояния. Очень часто такие методы срабатывают. Но в вашем случае… Не думаю. Единственный выход для ребенка справиться с пережитым – забыть. Всё-всё забыть, что было в предыдущей жизни. И хорошее, и плохое. Чтобы ни одна ниточка не вела в прошлое. Отца, мать, дом, школу, одноклассников… Уехать, выбросить старые вещи, начать новую жизнь…

Дядя Вова послушался врача. Мы попрощались с дядей Витей и уехали в Москву. Ненадолго. Дядя Вова обратился в американское посольство, и вот мы уже оформляем документы на переезд в США. Евреям в таких просьбах редко отказывают. Дядя Вова торопился окончательно разорвать тонкую ниточку, которая связывала меня с моим прошлым. Ведь не сможет же она протянуться через Атлантику. Ниточка оборвётся, и я забуду всё.

Я разложила на столе черно-белые фотографии толпы с распахнутыми в гневном крике ртами. Маленький снимок с папиного паспорта. Мама и я напряжённо улыбаемся в объектив на фоне белых мурманских сугробов…

13

Дядя Вова быстро изучил схему московского метро. Он целыми днями ездил по разным учреждениям, писал заявления, стоял в очередях. А я сидела в гостиничном номере с кучей детских книжек и журналов. Дядя Вова очень волновался, что дела с моим удочерением продвигаются так туго. Ведь ещё несколько месяцев – и истечёт срок действия американских виз.

– …Ну и что, что «одинокий»? Ну не был я женат, не было у меня детей. А Марго-то у меня на глазах выросла, она-то мне как дочь, – убеждал дядя Вова чиновников.

Потом по кабинетам нам пришлось ходить вместе. Меня все расспрашивали, действительно ли мне хочется жить с дядей Вовой. Не обижает ли он меня, не бьет ли? Может, лучше в детский дом? В нашей стране отличные детские дома. Вот, например, в Твери. Детей там очень хорошо кормят, замечательно одевают, возят на экскурсии, в каждой комнате телевизор.

Нас гоняли из кабинета в кабинет, пока мы не добрались до самого главного начальника.

Мы долго ждали приема. Вошли, дядя Вова протянул ему документы.

– Так… это в порядке… это тоже, – листал бумаги худой лысый мужчина в очках. – А это что такое?! – он замер и уставился на какую-то ветхую справку. – Значит, она и у Манукянов была приемной дочерью? Где тогда бумаги об удочерении? Где согласие её предыдущих родителей? Да вы знаете, сколько ещё вам придётся предоставить документов?..

– Марго, – перебил его дядя Вова, – подожди меня в коридоре.

Когда дядя Вова вышел из кабинета, вся очередь кипела от негодования. Ведь если каждый посетитель по два часа на приёме будет сидеть, что тогда остальным делать?

– Порядок, – сказал дядя Вова, – разрешение есть, бумаги готовы. Завтра поеду за билетами.

Я не поднимала на него глаз, шла, смотрела себе под ноги.

– Дядя Вова, а почему он сказал, что я у мамы с папой была… приёмной дочерью?

Я остановилась, преградила путь и уставилась дяде Вове в глаза.

– Потому что ты… – он запнулся, захотел отвести взгляд, но не смог. – Потому что ты, Марго… Они тебя взяли, когда тебе было всего три месяца…

– Неправда! – закричала я. – Вы врёте! Просто я поздний ребенок! Они меня ждали. Я родилась, когда мама начала седеть. Папа говорил, что я – его подарок на сорокалетие. Они же мне говорили, рассказывали… Что жемчужинка, королева…

– Они тебя ждали, очень ждали, Марго, – заторопился дядя Вова. – Я же видел, как они хотели ребёнка. Девочку. Маргариту. А у твоей мамы – сердце. Она всё равно хотела ребёнка. Врачи сказали, никакой надежды на положительный исход. Ни одного шанса. А тут как раз где-то за городом случилась автокатастрофа. Перевернулась машина, погибли молодые мужчина и женщина. И после них осталась маленькая девочка, ещё грудная. Сейфали потом помог с бумагами. Ната ужасно боялась, что тебе кто-нибудь расскажет, что ты, это… неродная. Они даже квартиру несколько раз меняли, чтобы соседи по доброте душевной тебя не «просветили». Они тебя любили, так любили!..

– Я знаю, – тихо сказала я. – Извините меня, дядя Вова, за «врете».

Мы прошли мимо памятника Пушкину. Там было полно народу. Девушки и парни с первыми весенними цветами. Мамы с колясками, смешные карапузы в комбинезончиках.

– А те, которые разбились, они кто? – осторожно начала я. – Что за люди?

Дядя Вова покачал головой, пожал плечами:

– Не знаю. Документами занимался Сейфали. Он, наверное, знал. А я не хотел расспрашивать. Мы сразу стали считать тебя дочкой Гарика Манукяна, и всё.

– А это… – колебалась я, – а какой они… национальности были?

Дядя Вова немного помолчал, а потом глухо произнёс:

– Русские. Гарик однажды сказал, что ты очень на них похожа, тоже курносая блондинка.

14

Мы уезжали налегке. Только документы, коричневый пакет из толстой обёрточной бумаги с пачкой старых фотографий да несколько свитеров.

Меня передавали из рук в руки. Дядя Алик крепко прижимал меня к себе, потом подходил дядя Витя, обнимал меня за плечи, дядя Сейфали гладил и гладил меня по голове. Дядя Вова улыбался, похлопывал друзей по плечам, говорил, что наконец-то побывает за границей, повидает западное полушарие, посмотрит на статую Свободы, сходит на Манхэттен. Говорят, осенний Нью-Йорк – самый красивый город на свете.

Объявили посадку.

– Не забывай, – прошептал мне на ухо дядя Алик.

В Нью-Йорке мы были всего полтора часа. Даже не успели выйти из здания аэропорта. Узнали, когда рейс на Балтимор, выпили кофе – и сразу началась регистрация.

Лететь было совсем недолго, в соседний штат Мэриленд. Дядя Вова перелистывал какую-то брошюрку. Отыскав в ней русский текст, прочитал вслух: «Город Балтимор имеет удивительно удачное месторасположение, рядом океан. В числе достопримечательностей – дом-квартира Эдгара По, великого американского писателя».

А в Нью-Йорк мы ещё съездим. До него ведь рукой подать. Погуляем по Центральному парку, сходим в картинную галерею, пофотографируемся на Манхэттене.

«Американский» английский мне дался очень легко. Зато дядя Вова мучился по-настоящему. Он зубрил английские слова, неуклюже произносил их в магазинах, на улице. С техникой он тоже не очень ладил. С посудомоечной машиной, во всяком случае, общалась только я. Дядя Вова по старинке мыл тарелки губкой.

«О’кей» – любимое английское выражение дяди Вовы. Его он произносил с улыбкой и без малейших затруднений. У нас действительно всё было о’кей. Дядя Вова устроился таксистом и неплохо зарабатывал, я училась, понемногу оттаивая и забывая о прежней боли. Дядя Вова учил меня фотографировать, и я серьёзно увлеклась фотографией. Несколько моих работ получили первые призы на городских фотовыставках.