Истории про девочку Эмили - Люси Мод Монтгомери Страница 10

Букет тети Рут все еще закрывал стеклянную крышку гроба. Эмили, поджав губы, что придало ее лицу странное сходство с лицом тети Элизабет, взяла цветы и положила их на пол.

— О, папа… папа! — прошептала она, прижав руку к горлу чтобы удержать что-то рвущееся из груди. Она стояла там, маленькая, дрожащая, в белой ночной рубашке, и смотрела на отца. Ей предстояло проститься с ним в последний раз именно сейчас; она должна сделать это, пока они наедине… она не станет прощаться с ним в присутствии всех этих Марри.

Папа выглядел таким красивым. Все морщинки, оставленные гримасой боли на его лице, исчезли: оно казалось почти юношеским, если не считать серебристых прядей надо лбом. И он даже чуть-чуть улыбался — такой славной, утонченной, мудрой улыбкой, как будто вдруг открыл для себя что-то прелестное, неожиданное и удивительное. Она видела немало хороших улыбок на его лице при жизни, но такой — никогда.

— Папа, я не заплакала перед ними, — прошептала она. — Я уверена, что Старров не опозорила. То, что я не пожала руку тете Рут, Старров не позорит, правда? Ведь она на самом деле совсем не хотела, чтобы я… ах, папа, думаю, я никому из них не понравилась… разве только, может быть, тете Лоре… чуть-чуть. А теперь я должна немного поплакать, папа, потому что не могу бороться со слезами все время.

Прижавшись лицом к холодной стеклянной крышке гроба, она зарыдала — горько, но коротко. Нужно было попрощаться с ним до того, как кто-нибудь застанет ее здесь. Подняв голову, она остановила долгий и серьезный взгляд на родных чертах.

— До свидания, самый дорогой и любимый, — прошептала она сдавленно и, смахнув слезы, застилавшие глаза, водрузила на место букет тети Рут, который навсегда скрыл от нее папино лицо. Затем она выскользнула за порог с намерением поскорее вернуться в свою комнату, но чуть не налетела на кузена Джимми, который сидел на стуле под самой дверью, закутавшись в огромный, клетчатый халат, и гладил Майка.

— Тс-с-с! — шепнул он, поглаживая ее по плечу. — Я слышал, как ты спустилась, и пошел за тобой. Уж я-то знал, что ты собираешься делать, и сел здесь, чтобы не впустить никого из них — на случай, если бы вдруг кто-нибудь явился следом за тобой. Вот, возьми-ка это и беги в постель, киска.

«Это» оказалось кулечком мятных леденцов. Эмили стиснула его в руке и убежала, пристыженная тем, что кузен Джимми видел ее в ночной рубашке. Она терпеть не могла мятных леденцов и никогда их не ела, но то, что кузен Джимми Марри проявил к ней такое внимание, вызвало в ее сердце трепет восторга. А еще он назвал ее «киской» — это ей понравилось. Прежде она боялась, что никто никогда уже не назовет ее никаким ласкательным именем. У папы для нее их было так много: «любимая» и «прелесть», и «крошка моя», и «драгоценная малютка», и «сладенькая» и «эльфенок». Для каждого настроения у него было особое ласкательное имя, и она любила их все. Что же до кузена Джимми, то он, несомненно, был очень милым. Если у него чего-либо и не хватало, то явно не душевного тепла. Она была так благодарна ему, что, благополучно оказавшись снова в постели, заставила себя проглотить один из леденцов, хотя на это ей потребовалась вся ее сила воли.

Похороны состоялись в тот же день, еще до обеда. Впервые уединенный маленький домик в низине заполнился людьми. Гроб перенесли в гостиную, и Марри — самые близкие покойному люди из всех присутствовавших — расселись, чопорно и благопристойно, вокруг него, и среди них — Эмили, бледная и напряженная, в своем черном платье. Она сидела между тетей Элизабет и дядей Уоллисом и не смела шевельнуться. Никто из Старров на похоронах не присутствовал: ни одного из родственников ее отца уже не было в живых. Жители Мейвуда подходили и смотрели в его мертвое лицо с бесцеремонностью и дерзким любопытством, каких никогда не позволяли себе при его жизни. Эмили раздражало, что они так смотрят на ее отца. Они не имели на это никакого права… они никогда не относились к нему дружески, пока он был жив… они отзывались о нем грубо и жестоко… Эллен Грин иногда передавала их слова… Эмили ранил каждый взгляд, брошенный ими на ее отца; но она старалась не подавать вида и сидела совершенно неподвижно. Тетя Рут сказала потом, что никогда не видела ребенка, столь абсолютно лишенного всех естественных чувств.

Когда заупокойная служба кончилась, Марри поднялись и промаршировали вокруг гроба, чтобы, как полагается, в последний раз взглянуть на покойника. Тетя Элизабет взяла Эмили за руку и хотела потянуть за собой, чтобы та прошла вместе с ними, но Эмили попятилась и отрицательно замотала головой. Она уже попрощалась с ним. В первое мгновение показалось, что тетя Элизабет будет настаивать, но затем она с мрачным видом прошествовала вперед одна — настоящая Марри, с головы до ног. На похоронах не должно быть никакой неприличной сцены.

Дугласа Старра предстояло отвезти в Шарлоттаун, чтобы похоронить рядом с женой. Все Марри направлялись туда, но Эмили оставили в Мейвуде. Она смотрела вслед похоронной процессии, которая медленно, извиваясь, поднималась по длинному зеленому холму, под начинавшим накрапывать серым дождиком. Эмили была рада, что идет дождь; она не раз слышала от Эллен Грин: «Счастлив тот покойник, которого окропит дождем», — и было приятнее смотреть, как папа уходит в эту мягкую, добрую серую дымку, чем если бы он исчезал в сверкающем, смеющемся солнечном свете.

— Ну, должна сказать, похороны прошли отлично, — произнесла Эллен Грин над ее ухом. — Все было так, как положено, несмотря ни на что. Если твой папа наблюдал с небес, Эмили, я уверена, он остался доволен.

— Он не на небесах, — возразила Эмили.

— Господи! Да что ты за ребенок! — только и смогла сказать Эллен.

— Он пока еще не там. Он только на пути туда. Он сказал, что будет шагать неторопливо, пока я не умру, чтобы мне удалось его догнать. Надеюсь, я скоро умру.

— Нехорошо, очень нехорошо желать такого, — с осуждением отозвалась Эллен.

Когда последний экипаж исчез из вида, Эмили снова вошла в гостиную, взяла из шкафа книгу и свернулась калачиком в кресле с подголовником. Женщины, прибиравшие в доме, были рады, что она сидит тихо и никому не мешает.

— Хорошо, что она в состоянии читать, — мрачно заметила миссис Хаббард. — Некоторые маленькие девочки не могут оставаться такими спокойными… Дженни Худ прямо-таки визжала и вопила, когда ее мать выносили из дома… у них семье все такие чувствительные.

Эмили не читала — она размышляла. Ей было известно, что Марри вернутся во второй половине дня. Вероятно, тогда и будет решена ее судьба. «Мы обсудим этот вопрос, когда вернемся», — сказал в то утро после завтрака дядя Уоллис, и она слышала его слова. Какое-то природное чутье подсказало ей, что это за «вопрос»; и она охотно отдала бы одно из своих хорошеньких остреньких ушек за то, чтобы другим услышать предстоящее обсуждение. Но не приходилось сомневаться, что на время семейного совета ее отошлют в спальню, а потому она ничуть не удивилась, когда в сумерках к ней подошла Эллен и сказала:

— Тебе лучше пойти наверх, Эмили. Твои тети и дяди идут сюда, чтобы обсудить свои дела.