19-я жена - Дэвид Эберсхоф Страница 96

— А более всего я хочу возблагодарить Господа за это наше святилище — убежище, где каждого встречают добром и где каждый любим.

Пастор говорил со странным акцентом, я никак не мог определить, с каким именно — может, с центральноюжным, что-то в этом роде. Волосы у него были довольно длинные, он их смазывал и гладко зачесывал назад, а пониже затылка они собирались в кисть мелких локонов. Лет, видимо, сорока или сорока пяти, он был элегантно красив, и его прихожане явно им восхищались.

Мне нет смысла пересказывать всю службу. Если не считать пары лесбиянок, ходивших с подносами для пожертвований, и привратников — парней в кожаных жилетах, и застенчивого транссексуала, раздающего причастие, все тут было более или менее привычно. Если в этой службе и присутствовал теологический постулат, то он сводился к следующему: Христос любит всех, и Джозеф Смит был прав — церкви всего мира отошли от истинной заповеди Христа о всеобщей любви. Взгляните на собравшихся здесь людей — они и есть доказательство этому.

— Вот почему я все еще верю, — шепнул мне Том. — Вот почему мне не нужны их храмы.

Он указал на цитату в церковном бюллетене: «…и приходящего ко Мне не изгоню вон (Иоанн, 6: 37)». (Ниже этой цитаты в бюллетене помещалось сообщение: «Просьба иметь в виду: повсеместно во время причастия используется виноградный сок».)

Затем женщина-дьякон встала, чтобы прочесть проповедь.

— Сегодня я хочу говорить о любви, — сказала она.

Звали ее Айрин, и была она женщиной искренней, с мягким, неглупым лицом. Очень скоро ее голос в моих ушах превратился просто в шум, потому что она говорила вполне ожидаемые вещи: любовь — величайший дар, и величайшим даром Бога человечеству был Иисус, и это говорит о том, как Он любит нас — бла-бла-бла…

— Однако, вместо того чтобы рассказывать вам, что я сама думаю о том, что такое любовь, я решила спросить своих учеников. Итак, вот как некоторые из моих перво-, второ- и третьеклашек определяют любовь. — Она нервно перелистала свои заметки. — Первое определение — от Кристи, ей всего семь лет: «В прошлом году, когда моя бабушка упала и сломала бедро, она больше не могла красить ногти на ногах. И дедушка стал это для нее делать сам, даже после того, как он тоже упал и сломал бедро. Для меня это — любовь». — (Все рассмеялись, и это было так смешно и печально, что даже я усмехнулся.) — А вот Бенджамин, которому только шесть, описывает любовь так: «Я узнаю, что меня кто-то любит, по тому, как произносят мое имя. Как мои мама и папа, когда они говорят „Бенджамин“, то вроде как моему имени у них во рту спокойно и безопасно». — (Снова смех и парочка растроганных ахов.) — И Кэтрин, ей тоже шесть, привела такое определение: «Людям, которых я люблю, я всегда могу отдать последний кусочек моего мороженого, а у них не прошу, чтобы они мне дали последний кусочек своего». А Нэнси, которой только семь, но душа у нее уже мудрая, говорит: «Я думаю, самый лучший способ узнать, как полюбить кого-то, — это начать с того, кого ты терпеть не можешь».

И тут Айрин произнесла то, от чего — прошу прощения — все у меня внутри расплылось в какую-то кашу:

— Мелани, которой только четыре года, говорит: «Когда моя собачка лижет мне лицо даже после того, как я на весь день оставила ее во дворе, я знаю, что это любовь».

Я больше не мог этого выдержать. Не потому, что это было так сентиментально (а это было), а потому, что все это было верно. Дети. Они всегда называют все так, как оно есть. Я терпеть не могу чувствовать то, что теперь чувствовал. Сочетание слов «любовь» и «Бог» должно было вызывать у меня тошноту — так отчего же у меня в глазах туманится?

В то утро в Вегасе, в дружелюбной ЛГБТ [101]— экс-мормонской церкви, в двух милях от большой дороги (попробуйте произнести все это быстро и без запинки!), случились две вещи. Первая — я просидел в церкви всю службу, держа Тома за руку. Ни хрена себе важность, я понимаю, но где же еще на свете вы можете это сделать? Не так уж много таких мест среди тех, что называют себя Домом Господним.

А вторая вот какая: примерно посредине проповеди задняя дверь отворилась. Айрин замолчала и приветственно взмахнула рукой: «Заходи, не стесняйся». Это был Джонни в «рейдерской» шапочке, низко натянутой на лоб. Он перебрался через соседнюю с нами женщину и уселся между мной и Томом.

— Ну ты и артист, — прошептал я.

— А то ты не знал, придурок.

Потом он стал слушать, как Айрин читает продолжение определений любви.

— Ах, вот еще это мне очень нравится, от Джастины, которой только что исполнилось восемь: «Надо быть очень осторожными со словами „Я тебя люблю“. Если на самом деле ты этого не думаешь, слова теряют свою ценность. Но если ты и правда так думаешь, тогда можно произносить их хоть все время».

— Ну вот, — сказал Том, когда мы вернулись в машину. — Это было не так уж плохо.

— А там всегда дают пончики? — Джонни выкладывал на заднее сиденье четыре оладьи с яблоками, производя учет тому, что припрятал, как собака припрятывает кости.

— Там любят, чтобы люди подольше задерживались после службы. Им хочется создать какое-то сообщество, и они к этому идут. Так что ты думаешь?

— Я не знаю, — ответил я.

— Это хорошее «Я не знаю» или плохое «Я не знаю»?

— Я не знаю, какое это «Я не знаю». Я хочу сказать, что не знаю, мое ли это.

— О'кей, все нормально, если ты понимаешь, что это — мое.

Том выезжал на фривей, пробираясь к скоростной полосе. Для такого опрятного человека он был совершенно маниакальным водителем.

— Юта, мы возвращаемся! — Он принялся возиться с радиоприемником, ловя НПР. [102]— Господи, как же я люблю воскресенья! Так что ты хочешь делать, когда мы вернемся? Пойдем поплавать? Или можем в пеший поход отправиться, когда жара спадет.

— Ну, если честно, походник из меня никакой. И пустыню я не люблю.

— В здешних местах, — вмешался Джонни, — это просто гребаная проблема.

— В киношку смотаемся?

— Возможно, мне придется кое-чем заняться, — сказал я.

— Джордан, что-нибудь не так?

Не знаю, как вы, а я просто терпеть не могу выражение «самый лучший парень на свете». Как, например, в предложении: «Я только что встретил самого лучшего парня на свете». Ну будто бы. Только теперь это вроде соответствовало действительности. Так почему я веду себя как последний осел?

— Просто я о маме своей подумал, — ответил я.

— А когда ты можешь снова ее увидеть?