Записки агента Разведупра - А. Ольшанский Страница 9

— Не врите мне. Я вчера уличил вас. Лучше скажите, кто такой дурак, что принуждает партийку лгать, — сказал я, пристально глядя на Сайму.

— Да, да… это нечестно. Меня научил этому тот большеголовый, обещавший три тысячи жалованья, — созналась Сайма.

— Вот видите, как некрасиво, я такой же коммунист, как и вы, а вы стоите за дверью и слушаете. Не он платит вам жалованье, а партия. Поняли?

— Партия? — переспросила испуганно фанатичка прислуга, и в ее молочного цвета глазах отразился искренний страх. — Я больше не буду, но вы ему не говорите, — произнесла Сайма возмущенно и опустила голову.

— Я буду платить вам пять тысяч марок, но будьте всегда по отношению к нам порядочной, — сказал я Сайме, умышленно увеличив ее содержание.

— Пять тысяч марок! — воскликнула коммунистка, обольщенная крупной суммой денег.

«Сила денег превыше ленинских учений», — подумал я, глядя на засиявшее лицо прислуги.

— Да, — ответила Сайма и быстро побежала на кухню.

Трамвай из Мункнеса примчал меня к Народному театру.

Я прошелся по Эспланадной — спокойно, странно уверенный в своей безопасности.

Только меня смущали стоявшие на постах молодцеватые полисмены.

Зашел в кафе Фацер. Народу тьма. И никого из знакомых. Выпил чашку кофе и вышел. Проходя мимо памятника Рунеберга, я встретил старого знакомого — антиквара Ауэра. Хотел остановить его, да побоялся чего-то. Остановился около книжного магазина и стал рассматривать книги на финском языке. Смотрю — «Дети красного солнца» напечатано на одной обложке, а наверху имя автора. Имя как раз того писателя, которого Розенталь велел включить в список и выяснить, состоит ли он в политической полиции и преподает ли финский язык «полубелому» эксперту. Зашел в магазин и купил этот роман.

На углу Микаельской улицы повстречался с высокими плотным господином в шубе.

Ну как не узнать? Баумгартен. Певец, адвокат, весельчак-каламбурист.

Вспомнилась Москва!

Москва христианская, незарубежная, Москва сытая хлебосольная, а не голодная, разграбленная и изнасилованная душегубами.

Опять не рискнул окликнуть его. А он шел крупным шагом передо мной и приятно попыхивал сигарой. Поклонился какой-то даме и зашел в парикмахерскую. Я понуро побрел дальше. На крыше многоэтажного дома трепалась грязно-красная тряпка.

«Р. С. Ф. С. Р.»

Как будто внезапный порыв ледяного ветра остудил мою грудь. Я окинул взглядом красный дом и подумал:

«Там работают Розентали и Фишманы по подготовке восстания».

Почти напротив советского логовища высилась массивная фигура великого певца свободы Финляндии — Рунеберга… Какая ирония!

Прошел всю Эспланадную улицу — повернул обратно по Александровской, мимо Сенатской площади. Как и раньше, памятник Царю-Освободителю в каменной ограде! Как и раньше, живые, чуть тронутые морозом цветы на пьедестале памятника!

Белые колонны Сената — все по-старому, но в новых вехах истории.

Идя по Александровской улице, я увидел в окне музыкального магазина Фацера громадную афишу на финском, шведском, французском и русском языках. Остановился и прочел:

«Бал-маскарад при участии примадонны Шведской оперетты Э. Гистет, Джиральдони, балерины М. Пайшевой, Г. Ге и др. лучших артистических сил. Сбор поступит в пользу Русской детской летней колонии. Дамский комитет. Председательница А. Васильева».

Продажа билетов была у Фацера. Купил два билета по сто марок. Вернувшись домой, сообщил «жене», чтобы готовилась на бал.

Удобный случай явиться неузнаваемым в маске и домино.

В случае чего можно было покинуть бал до полуночи…

Немало пришлось приложить усилий, чтобы уговорить «жену» идти на бал.

Но до бала случай свел меня с неким господином Марухиным, назвавшимся бывшим певцом Императорских театров…

Бритый брюнет, средних лет, пожалуй, красивый, с манерами, говорящий свободно по-французски и шведски, познакомился со мной в кафе-ресторане на вокзальной площади. Разговорились, и оказалось, что он принимает деятельное участие в устройстве вышеупомянутого бала. Я сказал, что охотно пошел бы с супругой, да боюсь скучать. Знакомых, дескать, нет. Купил у него два билета по двести марок и пригласил навестить меня на следующий день. Познакомиться с моей супругой.

Зашли мы с ним в ресторан «Кямп» и выпили там кофе. Спирт оказался у нового знакомого в серебряной фляге.

Крепкий пунш развязал язык моему артисту. Он начал бахвалиться своими связями в обществе, как местном, так и эмигрантском. В особенности его речь изобиловала именами дам из высшего, по его словам, общества.

Расстались мы с ним поздно вечером — добрыми приятелями.

На следующий день он прибыл в автомобиле — надушенный, в шикарном жакете и полосатых брюках. И сразу очаровал «жену». Кого не знал этот типик — все лучшие модистки, маникюрши, парикмахеры и гадалки были у него в «свежей памяти»; городские сплетни, новости театра, тайны клубов и ресторанов — все в изложении артиста превращалось в быль, уснащенную богатой фантазией. В этот вечер мне можно было написать большую часть первого доклада Розенталю.

Из болтовни «артиста» многое, оберегаемое от большевистского уха, стало ясным как день. После ужина Марухин предложил нам поехать в ресторан «Берс» потанцевать.

Поехали…

В роскошных, залитых светом залах танцевали под великолепный румынский оркестр Рафаэля.

И правду сказать, «артист» был там свой человек. Редкой дамы он не знал и не раскланивался с ней. Невзирая на «сухой режим» — на столиках были стаканы с ликером и в чашках кофе… спирт. В одной из лож я увидел Бобрищева в компании каких-то дам и жгучих брюнетов.

Дамы были очень шикарно одеты, с крупными бриллиантами в ушах и со множеством колец на пальцах.

Я нарочно спросил «артиста»:

— Кто эти дамы там, в третьей ложе?

Марухин умело вооружился моноклем и протянул брезгливо:

— Большевички. Я их знаю. А этот маленький лягушонок в смокинге — их секретарь Коренец. Пьянчуга. Недавно в «будку» угодил. На улице спать вздумал, каналья. Дипломатический паспорт от штрафа спас.

Осведомительность была изумительна! Я уже заподозрил своего нового приятеля в причастности к полиции. Напрасно.

— Вот видите, почти около выхода сидит лысый господин в визитке. Это гроза Гельсингфорса. Начальник политической полиции Хольмстрем, — продолжал Марухин, мигнув невооруженным глазом в сторону двери.

— А что, господа большевики часто бывают тут, пьянствуют? — спросил я, не интересуясь начальником полиции.

— Эта сволота-то? Почти каждый день. Только вот этот пижон, сидящий возле «ювелирного магазина» в белом платье, редко заглядывает сюда. Он пьет по второразрядным кабакам. Это же бывший полковник, атташе бандитов. Говорят, что он валютой торгует. Долларами, — ответил «артист» компетентно и перевел взгляд на молоденькую даму в соседней ложе.