Изумрудные зубки - Ольга Степнова Страница 9

Татьяна засмеялась тихонечко, а потом заплакала.

– О господи, – вздохнул за спиной Глеб и, кажется, зажал уши руками.

* * *

Таня открыла глаза.

Она обнаружила, что лежит в своей кровати, в своей квартире, на своем постельном белье, только вместо Глеба рядом, похрапывая, спит Сычева.

Голова кружилась и болела, во рту было сухо, сильно тошнило.

Таня нащупала в темноте настольную лампу, включила ее и еще раз осмотрелась.

Точно – родная кровать, точно – родная квартира, точно – Сычева.

А ведь вроде бы она уходила к маме с вещами.

Часы показывали пять утра. За окном рождался рассвет. Утром у нее был урок русской литературы в школе. Она осмотрела себя – руки-ноги целы, синяков нет, из одежды – только трусы и лифчик, трогательно-розовые, в мелкий цветочек. Подарок самой себе в минуты грустного настроения.

Таня встала и пошла в ванну. Открыв холодную воду, она долго хлебала ее из-под крана, потом сунула под струю голову. Стало немного легче, в мозгах прояснилось и она вспомнила все – лавочку, водку, Сычеву, переодевание в кустах. Она вытерлась полотенцем и причесалась, с трудом раздирая слипшиеся, упрямые пряди. Глянув в зеркало, она ужаснулась – косметика не смылась холодной водой, только размазалась. Схватив мыло, Таня минут пять отмывала лицо под горячей водой.

Когда она вернулась в комнату, Сычева сидела на кровати и, подвывая, ревела. На ней тоже были трусы и лифчик, только насыщенно-фиолетового цвета.

Таня уселась рядом и тоже заплакала. На сей раз слез было так много, что они намочили черную простынь.

– Ой, мама, тошно мне, – провыла Сычева. – Ой!

– Ну не вой ты, не плачь! – сквозь слезы взмолилась Таня. – Мне ведь гораздо хуже! Ты сколько раз спала с Глебом? По пальцам можно пересчитать! А для меня он – вся жизнь! Я вышла за него замуж, когда мне было двадцать пять, а ему двадцать. Он болтался без работы, без учебы, косил от армии. Этакий единственный, любимый сыночек, избалованный бабушками и мамками. Я заставила его поступить на журфак, вижу, башка светлая, только стержня у парня нет. Это я, я, диктовала ему его первые материалы! Я пристроила его в популярную газету, используя мамины связи! И вот, здрасьте! Он на вершине и ему, видите ли, нужна кислородная подушка, чистая душа! Да эта чистая душа моложе меня на семнадцать лет, вот и весь кислород! – Таня опять дала волю слезам. Это был водопад чистых, крупных, облегчающих душу слез. У Сычевой тоже не было дефицита в соленой жидкости и она в голос завыла:

– У-у-у-у!

– Ы-ы-ы-ы! – попробовала Таня другую гласную. Рыдать в голос было действительно эффективно – с каждым воплем становилось все легче и легче. Таня наклонилась к Сычевой и Сычева обняла ее, тесно прижав к своей высокой, упругой груди. Не сговариваясь, они синхронно погладили друг друга по голове.

– Ты молодая, Танюха, красивая, найдешь еще себе принца, – пробормотала Таня.

– А ты добрая, замечательная, в рассвете лет, да ты у олигархов нарасхват будешь! У-у-у-у-у!

– Ы-ы-ы-ы-ы!

На самой динамичной ноте этой распевки в дверях вдруг возникла длинная девушка в забытом Таней халате. У девушки было зареванное, измученное лицо и она зябко ежилась, обхватив себя руками за плечи. Это обстоятельство уравнивало позиции всех троих и Таня, не обнаружив в себе ни злости, ни раздражения, сказала:

– Явилась, вешалка? Что, чистой любви захотелось? С известной фамилией? А ты знаешь как эта фамилия делается?! Придется тебе похоронить свой этюдник, гитару, прочие свои прелести, разучить как следует роль домохозяйки, смириться с наличием нескольких любовниц, а, может, даже и подружиться с ними, – она многозначительно похлопала по спине Сычеву.

– У-у-у-у-у! – завыла Сычева, уткнувшись носом в Танину грудь.

– А главное, – продолжила Таня, – тебе нужно будет привыкнуть, что он, он – центр вселенной! Он – самый умный, самый талантливый, гениальный, а ты – сподручное средство для достижения целей.

– Я дура! – всхлипнула юная пассия Глеба и вдруг повалилась перед ней на колени. Слезы брызнули из ее глаз фонтаном. – Простите меня, я глупая, пошлая дура! Я уеду! Я утром уеду!

– Уедет она! – крикнула Таня. – А на черта ты приезжала?! Занять мое место? Оно не так уж и хорошо, и оно мое!

– Все мужики сволочи! – завыла Сычева.

– Все козлы! – зарыдала Таня.

– Уроды, подонки, скоты! – не отстала от них юная пассия.

– У-у-у-у!

– Ы-ы-ы-ы!

– Аа-а-а-а!

Они рыдали, кричали, и со стороны, наверное, смахивали на членов секты, изгоняющих бесов.

На кухне послышался страшный грохот, звон бьющейся посуды, и в комнату влетел Глеб. Он размахивал над головой табуреткой, как Чапай саблей. Лицо у него было белое, глаза бешеные.

– Воо-о-о-он! – заорал он. – Вон! Вон все отсюда! Убью! Ненавижу! Всех ненавижу! Вон отсюда!!! Шалавы! Вон! Вон! – Табуретка летала у него над головой со скоростью пропеллера, рискуя вырваться и улететь, круша все на своем пути.

Рыдания вмиг все прекратились. Таня первой вскочила и рванула на выход. За ней побежали Сычева и пассия. У двери они оказались одновременно, в шесть рук быстро справилась с замком, выскочили в подъезд и, опережая друг друга, слетели на два пролета вниз.

* * *

Светало.

Они рядком сидели на лестнице и, обхватив себя руками за плечи, звонко стучали зубами. У них был один халат на троих, но они благородно оставили его на Татьяне, так как она под ним была совсем голая.

Глеб уже не орал наверху.

Было тихо, если не считать шума проснувшегося неподалеку проспекта. Впрочем, с каждой минутой дом наполнялся утренними звуками: где-то заиграла музыка, наверху звякнула крышка мусоропровода, внизу заливисто забрехала собака.

– Слушайте, – сказала Сычева, – а ведь люди сейчас на работу пойдут! А тут мы в трусах и бюстгалтерах! Надо что-то делать.

– Я не пойду, – поспешно сказала Таня. – Когда он такой, его лучше не трогать.

– А он, что... часто такой? – спросила Татьяна.

– Бывает, – усмехнулась Таня. – Отходит быстро, но некоторое время его лучше не трогать.

– А то что? – поинтересовалась Сычева.

– Что, что! Может и в лоб дать!

– Бли-и-ин! – протянула Сычева. – В кого мы, девки, втюрились?!

– Втюрились – это вы, – поправила ее Таня, – а я крест свой несу. Обихаживаю известного журналиста.

– Кажется, в подонка мы втюрились, – прошептала Татьяна.

– Бли-и-и-н, – Сычева встала и звонко похлопала себя по голым ляжкам. – Девки, сейчас народ валом по лестнице на работу повалит. Надо что-то делать! Иди ты за вещами, – обратилась она к Татьяне. – На последний момент ты – самая любимая.