Чужой клад - Александра Девиль Страница 9

Что же до женской части театральной труппы, то все кроме Анастасии были уверены, что дело не обошлось без нечистой силы. Даже грамотная Гликерия заколебалась, когда ей стали в оба уха нашептывать об озерных страстях.

Иван Леонтьевич, вверив постановку оперы «Служанка-госпожа» синьору Валлоне, иногда хватался за голову, понимая, как смешно звучат итальянские арии в исполнении супругов Боровичей, но других певцов ему некогда было искать. Он надеялся на то, что гости гетмана не слишком разбираются в операх, а сам Кирилл Григорьевич и его супруга — люди достаточно добрые, посмеются да и простят огрехи, но похвалят за старания.

Сейчас Шалыгина куда больше волновала судьба французской пьесы-интермедии, где наперсницу героини репетировала бедная Раина. Роль эта была почти без слов, зато требовалось очень выразительно танцевать и поводить плечами, ударяя в бубен, — наперсница по ходу пьесы притворялась уличной плясуньей. Могла бы сыграть и Ольга, но ее героиня должна была появляться на сцене одновременно с наперсницей.

— Может быть, мне попробовать? — предложила Настя. — Конечно, так плясать, как Раина, я не умею, но…

— Нет, насчет вас, барышня, у меня другая задумка, — возразил Шалыгин. — Собираюсь поставить сцены из английской пиесы. Это потрудней будет, чем в интермедии сказать несколько реплик и попрыгать по сцене. Там характер надо изобразить. Вы девица грамотная, вот я на вас и надеюсь.

Настя уже знала о Шекспировой комедии из подслушанного ею разговора и теперь была польщена таким предложением.

Трудностям Шалыгина попыталась помочь Ольга:

— А плясунью сможет изобразить Килина — дочь Гордея-кузнеца. Ей, правда, неполных пятнадцать годков, но во всей округе никто лучше ее не танцует. Говорят, у нее мать была цыганка, вот дивчине и передался такой талант.

— Хорошо, приведи эту Килину, — одобрил Шалыгин. — А отец ее отпустит?

— Когда узнает, что она в гетманском дворце будет плясать, — конечно, — сказала Ольга. — Так я тогда пойду на кузнечный конец?

Шалыгин послал Ольгу за новой актрисой, супругов Боровичей отправил в музыкальный павильон к господину Валлоне, а сам остался с Настей и еще одним актером — молодым парнем по имени Яков Чиж. Парень был из простых реестровых казаков, но грамотный, поскольку родители поначалу готовили его к духовному поприщу. Яков, наверное, мог бы стать неплохим священником, но для актера он был слишком застенчив. В присутствии знатных дам и барышень, таких, как Настя или Гликерия, Яков краснел, потел и не знал, куда руки деть. Иван Леонтьевич боялся, что на сцене, прямо посреди действия, парень растеряется и забудет слова, но делать было нечего, другого кандидата на роль не предвиделось. Тарас хоть и был посмелей, но едва умел читать, а выучить большую роль на слух затруднительно; к тому же выговор у Тараса был неважный, слишком простонародный.

— Ты, конечно, Яков, не совсем то, что мне нужно, — покряхтев, сказал Иван Леонтьевич. — Но уж больно хочу я поставить Шекспирову пиесу, которую самолично перевел. Итак, садитесь, господа актеры, напротив меня и слушайте, какие сцены вам надлежит играть.

Иван Леонтьевич принялся читать собственное изложение английской комедии и, все больше увлекаясь, даже вскакивал с места, выразительно повышал голос и смеялся. Насте очень понравилось, а Яков, разобравшись, что ему в этой комедии предстоит не петь и играть на бандуре, а спорить со знатной панночкой, совсем сник.

— Нет, у меня не получится, — безнадежно махнул он рукой. — Уж лучше вы, Иван Леонтьевич, изобразите этого… Петруся.

— Петруччо, — поправил Шалыгин. — Я бы, может, и изобразил, да ростом и красотой не вышел. И потом, мое дело — не актерское. Ежели я буду по сцене бегать, так не сумею за всеми постановками уследить. Нет уж, буду вас, олухов, учить правильной игре. Простите, барышня, к вам звание олуха не относится. — Он учтиво кивнул в сторону Насти.

— Прощаю. И думаю, что можно прямо сейчас попробовать одну сцену, — сказала девушка. — Очень уж у вас остроумно описано знакомство Катарины и Петруччо.

— Мой перевод — только бледная тень великого Шекспира, — вздохнул Иван Леонтьевич. — Хоть строгие французские театралы и говорят, что Шекспир не соблюдал сценических правил, но, на мой взгляд, он лучше всех понимал человеческую натуру.

По указанию Шалыгина Яков и Анастасия стали читать диалог Петруччо и Катарины, начиная со слов: «День добрый, Кет! Вас так зовут, слыхал я?» Чиж сбивался, краснел, а Настя произносила свои реплики свободно, бойко, сопровождая их выразительными жестами. Когда она дошла до слов: «Передвигать вас можно, как этот стул», Яков совсем смешался и вместо реплики стал хрипеть и покашливать.

И вдруг от двери раздался громкий и веселый голос:

— Садись же на меня!

Настя вздрогнула и не успела увернуться, как Томский, подбежав к ней, опустился на одно колено и резко притянул девушку к себе. Она оттолкнула его и едва не влепила ему пощечину, но удержалась, ограничившись словами:

— Вы, сударь, редкостный нахал!

— Не то, не то, сударыня! — рассмеялся Томский, вставая. — По-моему, там говорится что-то про ослов, которым привычна тяжесть.

— Как приятно, друг любезный, что ты прочитал выбранную мною пиесу, — улыбнулся Шалыгин. — Ну а каковы мои актеры?

— Актриса, пожалуй, справится, а вот актер, боюсь, слабоват для этой роли, — заявил Томский, с сочувствием оглядев Якова Чижа, который смущенно уткнулся в листок с текстом.

— Ничего, лиха беда начало, — бодро сказал Шалыгин и похлопал Якова по плечу. — Ты представь, хлопче, что играешь не с панночкой, а с простой селянкой, — и все у тебя получится.

Но развить свою мысль дальше Иван Леонтьевич не успел, потому что в комнату разом ворвались Савва, Тарас и гетманский лесничий. У Тараса в глазах застыли слезы, от горя он не мог вымолвить ни слова. Савва сбивчиво поведал о несчастье:

— Там, возле озера, Оля… зарезанная, как и Раина. Мы с Тарасом и с паном лесничим искали убежище Юхима, а наткнулись на бедную дивчину…

Настя вскрикнула и судорожно вцепилась руками в спинку стула. При этом она успела перехватить тревожный взгляд Томского, устремленный сперва на нее, а потом — на Галыгина.

— Боже мой, средь бела дня!.. — горестно вздохнул Иван Леонтьевич. — Ведь до вечера еще далеко! Ольга шла на кузнечный конец, чтобы привести Килину, дочку Гордея. Что же ее заставило свернуть в лес?

— Я думаю, пан писарь, что она туда пошла не своим ходом, а ее привезли к озеру, — сказал лесничий, который всех членов гетманской канцелярии называл писарями, хотя к служителю муз это название совсем не подходило.

— А почему ты так думаешь? — спросил Шалыгин.

— А потому, что на дороге между лесом и городом стояла телега с лошадью, а в телеге никого не было. А чуть поодаль нашли мы одного мужика, лежал на дороге без памяти. Вот он-то на этой телеге и ехал, а к нему, видать, кто-то подсел, стукнул его по голове и сбросил на землю. А потом втащил на телегу бедную Ольгу и отвез на озеро, а там зарезал. Или, может, вначале зарезал, а потом отвез. Ну а после того вернулся обратно, телегу бросил среди дороги, а сам куда-то убежал.