Власть мертвых - Ольга Погодина-Кузьмина Страница 9

Ох, уж эти мне ребята!

Будет вам ужо мертвец.

Александр Пушкин

Еще полтора года назад, в Аргентине, во время долгого лежания в больничных палатах, Игорь смог убедить себя, что должен принять новые обстоятельства жизни как выигрыш и второй шанс. Он чувствовал, что иначе погрузится в черную дыру отчаяния, а молодое, сильное, быстро выздоравливающее тело требовало любого будущего, кроме небытия. Примириться с настоящим и преодолеть притяжение прошлого он заставил себя не благодаря, а скорее вопреки настойчивости Майкла, который целыми днями не отходил от его постели, заменяя сиделку и медсестру, заботливо растравляя душевные раны.

В те дни Коваль то обещал ему скорый приезд Измайлова и перебирал всевозможные обстоятельства, которые этому мешали, то убеждал, что тюремное заключение и конфликт с партнерами лишают Георгия возможности связаться с ним, то «подбадривал» новостями о ходе уголовного расследования. В конце концов Игорь сам попросил больше не напоминать о том, что должно быть похоронено и забыто. Он знал, что никто не приедет за ним в Буэнос-Айрес. Еще в подвальной комнате без окон, где провел несколько страшных часов, он догадался, что Измайлов не намеревался спасать его, а предпочел, так же как и перед своей женитьбой, отречься и уйти.

Когда улеглась первая боль, Игорь смог думать об этом без обиды. Он понимал, что Георгию тоже непросто было вычеркнуть его из своей жизни; что, вероятно, тот не мог поступить иначе и, видимо, тоже страдал. Но отменить случившееся было невозможно, и Майкл Коваль, который оплачивал лечение, искренне заботился о нем, дипломатическими правдами или неправдами оформил ему аргентинский паспорт, а затем вид на жительство в Италии, заслуживал по меньшей мере благодарности.

Позволив Майклу любить себя, Игорь не мог и не обещал полюбить в ответ, но Коваль принял эти условия, и постепенно между ними установилось подобие близких отношений, хотя настоящей близости не было никогда. Новость об освобождении Измайлова нарушала эту шаткую гармонию, заставляя Игоря бороться с неутолимым нервным беспокойством. Он убеждал себя, что его место – рядом с Майклом, которому он должен быть благодарен на всю жизнь, что Георгий забыл его, и больше нет причин возвращаться в Россию. И все же на душе его было смутно, и эта тревога выливалась в желание хоть каких-то перемен.

С присущей ему чуткостью Майкл ловил изменения в его душевном настрое и все эти дни ни на минуту не отпускал от себя. Они ездили в Марсалу за покупками и почтой, которую Коваль получал в туристической фирме, обсуждали в офисе подрядчиков план работ по ремонту дома, купались в море и обедали в рыбной траттории на побережье. Дома вместе разбирали багаж – вещи, которые Коваль привез для Игоря, и новые приобретения в свою коллекцию фарфора. Майкл мог часами протирать и разглядывать свои статуэтки, рассказывая историю каждой. Он рассказал и о римской золотой монете, которую купил по случаю гораздо дешевле ее настоящей цены.

Гиена и Павиан, как Игорь называл про себя филиппинских слуг, всегда вертелись где-то поблизости, готовые подсматривать, подслушивать и угождать хозяину. Сам Игорь был на положении лошади или собаки – дорогостоящей хозяйской собственности, требующей особого ухода и присмотра. Они следили за его питанием, убирали в его комнате, сторожили его днем и ночью, но вели себя так, что ему ни разу не пришло в голову попытаться наладить с ними человеческий контакт.

– Филиппинцы – лучшая прислуга, о которой только можно мечтать, – хвастался Майкл за завтраком у Чистяковых, к которым они поехали в воскресенье, чтобы провести весь день. – У них в крови жесткая социальная иерархия, это впитывается с младенчества. Поэтому не может быть ни тени фамильярности или неподчинения хозяину. В особенности белому человеку.

– Нет, я брезгую, – возражала Оксана Вениаминовна, от которой даже сейчас, с утра, пахло конюшней. – Я не расистка, но мне не нравится, когда мою еду готовят негры или азиаты. Понимаю, когда нужна просто дешевая рабочая сила, в этом Восток не знает себе равных. Но подпустить близко я могу только европейскую прислугу. Наша Настя нас вполне устраивает, даже без поклонов и вставаний на колени…

– Ваша Настя долго в семье и знает свое место, – соглашался Майкл. – Но мне всегда не везло с русскими людьми. Я говорю обобщенно – включая Украину и так далее… Они слишком любят совать нос в чужие дела. Мне нечего скрывать, но в бизнесе и в домашней жизни есть области, в которые не хочется пускать посторонних.

Игорь, который редко участвовал в разговорах за столом, молчал и сейчас. Но Оксана вдруг обратилась к нему:

– А ты что скажешь, Игорь? Ты же, наверное, общаешься с прислугой даже больше, чем Майкл?

Он ответил:

– Роза хорошо готовит разную еду.

– Это очень усердные люди, обученные специально по уходу за домом, а не бывшие бухгалтеры или библиотекари, как в России, – торопливо добавил Майкл, словно боялся, что Игорь сболтнет что-то лишнее. – Они вполне устраивают нас обоих.

Чистяковым Игорь был представлен как приемный сын Майкла, что подразумевало приемлемую легитимность, хотя все они, включая главу семейства, очевидно, знали об истинном положении вещей. Похоже, никого из них это не смущало, только младший Чистяков, тощий, жухло-рыжий, безнадежно некрасивый юноша двадцати с чем-то лет, проявлял нервное внимание к Игорю и держался с ним настороже.

– По-моему, филиппинцы – просто говорящие обезьяны, – пробормотал он себе под нос.

Мать расслышала и одернула.

– Виталик, такие вещи не озвучивают. Конечно, я бы тоже не посадила их с нами за стол, но не вслух…

Меняя тему, старшая дочь, смешливая полненькая Лида, стала пересказывать анекдот о русской туристке в Италии, которая сообщает по телефону матери, что без ума от кьянти. Соль анекдота заключалась в том, что мать решила, что Кьянти – фамилия жениха, которого дочь наконец-то себе нашла. Сама Лида, кажется, встречалась с каким-то местным парнем, но родители не принимали их отношения всерьез, все поджидая «подходящего человека».