Секретное оружие - Лев Овалов Страница 9

— Допустим, вы правы, мистер Нобл, — согласился Джергер. — Не будем вдаваться в теологические споры. Но я не очень отчетливо представляю, как все-таки можно похитить душу академика Глазунова, материализованную в виде формулы на листке бумаги.

— Это трудно, может быть, даже невозможно, — согласился Нобл. — Но если не удастся добыть формулу, придется похитить душу.

— Каким образом?

— Вместе с мясом и костями, за которыми она прячется, — раздраженно сказал Нобл. — Я потому вас и посылаю, что верю в хорошую работу вашей мыслительной машины. — Он откинулся на спинку стула и раскрыл книгу. — И сразу же не ограничивайтесь одним Глазуновым. Его ближайшие сотрудники представляют не меньшую ценность. Глазунова сейчас вознесли и, надо думать, берегут как зеницу ока. Вот он, смотрите!

Нобл бросил на стол перед Джергером фотоснимок.

— Георгий Константинович Глазунов, — представил его Нобл. — Фотография сделана два года назад в Париже на Международном конгрессе математиков.

Джергер внимательно рассматривал человека, план охоты на которого разрабатывался, как видно, уже не одну неделю.

Моложавый человек лет сорока пяти, с умным и строгим лицом и с какой-то барственностью во всем облике, больше похожий на английского парламентария, чем на обычного русского интеллигента.

А Нобл бросал перед Джергером фотографию за фотографией.

— Жена Глазунова — Зинаида Васильевна. Моложе мужа на пятнадцать лет. Была бы светской дамой, существуй в Москве светское общество. Мужа любит, не изменяет, впрочем, как и он ей. Умеренно образованна, умеренно умна. Делами мужа не интересуется, материально вполне обеспечена. Это их дочь — Таня, двенадцать лет. Федорченко Семен Трофимович, профессор, заместитель Глазунова, коммунист, войну провел на фронте, человек неприятный, малодоступный. В университетских кругах его называют…

Профессиональная память изменила Ноблу, он вытянул из папки листок и с запинкой прочел незнакомое слово “службист”.

— Вам понятно это слово? — обратился он к Джергеру.

— Да, — ответил тот. — Оно встречается у русских писателей.

— А что оно означает? — поинтересовался Нобл.

— Человек, преданный службе, — объяснил Джергер. — Человек, не видящий ничего, кроме своей службы.

— С такими трудно иметь дело, — заметил Нобл и бросил поверх фотографии Федорченко еще несколько снимков. — Жена Федорченко, больная женщина, много лечится. Федорченко старше Глазунова, две его дочери замужем, живут отдельно, сын служит в армии. Ковригина Мария Сергеевна, профессор, заведует в институте отделом. Беспартийная. Немногим больше сорока лет. Вдова, муж убит на фронте. Как видите, красивая женщина. Замуж вторично не вышла, любовников не имеет. Живет вдвоем с дочерью. А вот и ее дочь, Ковригина Елена Викторовна, студентка медицинского института. Комсомолка. Двадцать один год. Храбровицкий Борис Моисеевич, ученый секретарь. Коммунист. Ведает внешними сношениями института. Холост, ухаживает за женщинами, но за пределами института…

Он выкладывал фотографию за фотографией и, памятливый, как всякий профессиональный разведчик, о каждом человеке приводил какие-то данные, почти не заглядывая в папку.

— За исключением фотографии Глазунова, все снимки сделаны в Москве в прошлом году, — пояснил Нобл. — С этими людьми вам и предстоит познакомиться.

— Трудная задача, — сказал Джергер. — В качестве кого я появлюсь? Легче всего — в качестве журналиста или иностранного ученого…

— Для того чтобы познакомиться, да, — согласился Нобл. — Но не для того чтобы действовать. Вы все равно не получите доступа в институт, а во-вторых, сами попадете под наблюдение. Надо разработать такую легенду, которая обеспечит вашу безопасность и позволит вам заводить знакомства.

— Глазунов исключается, — сказал Джергер, высказывая свои мысли вслух, — Федорченко, Ковригина, Храбровицкий… Жены не подходят. Дети по работе не связаны с родителями… — Он иронически усмехнулся. — Эзоп. “Лисица и виноград”. У русских тоже есть такая басня…

— Ничего, Робби, — ободрил его Нобл. — Вы не из тех лисиц, которые отказываются от винограда.

— Эзоповская лисица не отказывалась, но так его и не попробовала.

— Ей не хватило ума.

— Наоборот, она была дальновидна и не стала ждать появления хозяина виноградника.

— Изобретательность и решительность, Робби!

— А кто будет стоять настороже, когда я полезу за виноградом?

— Мы идем на большой риск, Робби…

— Кто?

— Майор Харбери!

— Майор Харбери?!

— Представьте себе, Робби!

— О!

Если Джергеру придавали в помощь майора Харбери, значит, дело было стоящим и о нем действительно знают на самом верху!

Джергером в крайнем случае могли пожертвовать, но рисковать таким резидентом, как Харбери, вряд ли осмелились бы без особой санкции…

Офицер военной разведки, он жил в Москве в качестве корреспондента не слишком заметной газеты. Но от него и не требовали, чтобы он усердно занимался журналистикой, требовалось только соблюдать видимость. Со своим основным делом он, должно быть, справлялся, раз его держали в Москве.

— А если мы попадемся?

— Это не самое страшное, холодный душ пойдет только на пользу конгрессменам. Провал заставит их еще больше рассвирепеть! Но если вы привезете что-либо путное и военное ведомство передаст компании “Маклоуд и Марч” солидный заказ, я обещаю вам двадцать… даже… тридцать акций этой компании!

— А на памятник мне вы что-нибудь ассигнуете?

— Не будьте пессимистом, Робби!

Нобл собрал снимки и сложил их в папку.

— Завтра все силы будут брошены на разработку вашей операции, Робби. Как мы ее назовем?

Джергер мрачно посмотрел на Нобла.

— Дело не в названии.

— Вы правы, Робби, — согласился Нобл. — Без названия даже лучше. Важно, чтобы удалось дело.

Джергер вытянулся перед Отцом Чарльзом.

— Можно идти, мистер Нобл?

— Идите-идите, Робби! — весело напутствовал его Нобл. — Мы обеспечим вас всем, вплоть до Харбери. Счастливого вам пути!