Забыть и выжить - Фридрих Незнанский Страница 9

Свободное боковое место Плетневу указала раздраженная проводница почти в самом конце плацкартного вагона, напротив оказавшейся неожиданно словоохотливой и лукаво улыбающейся молодой женщины, устроившейся на соседней, нижней полке со своими многочисленными клетчатыми, «челночными» баулами. Узнав, что он едет в Новороссийск впервые, она немедленно принялась посвящать его в суть вещей.

По ее словам, Новороссийск ожидало головокружительное будущее. Еще бы, после всех разделов и переделов это остался теперь единственный, по сути, в России черноморский порт стратегического значения! Но как раз в данном случае Плетневу было с высокого потолка наплевать на стратегические планы государства, по циркулировавшим в городе слухам собиравшегося в скором времени сосредоточить именно здесь весь Черноморский военный флот, якобы выводимый из Севастополя. Его пока беспокоил другой вопрос: где устроиться на ночь, чтобы с утра начать поиск? И с чего его начать — с прокуратуры или милиции? А «высокая политика», взволнованно звучавшая в устах этой симпатичной, крепкотелой и крутобедрой, как большинство молодых казачек, девахи, которой бы детишек рожать, а не мотаться по поездам с тяжеленными сумками, казалась Антону очередным абсурдом, который так заметно отличает Россию от других, нормальных государств.

И еще он с трудом отводил глаза от шикарных, темно-каштановых волос попутчицы, завязанных в тяжелый узел на затылке и свисавших не модным почему-то нынче «конским хвостом». А глаза отводил по той причине, что прямо наяву чувствовал в ладонях зуд — схватить бы, развязать его, расшвырять в стороны и окунуться лицом в это сумасшедшее счастье!.. Ух, как бы он!..

Чушь все это, конечно… У Инки, в самом начале их жизни, были такие… А потом она зачем-то обкорнала их — по моде, что ли, глупая… Когда это было? Да никогда этого уже не было, незачем и душу травить… Но вот ведь как везет, черт возьми! Куда ни глянь, всюду напоминания, от которых действительно тошно…

Стараясь не выдавать своих смятенных мыслей, Антон делал вид, что внимательно слушает «прогнозы» своей попутчицы, а сам думал, зачем ей все это нужно. В смысле, он ей зачем? Отмел с ходу чисто бабские варианты, не в той он форме нынче, чтобы нравиться симпатичным женщинам, даже таким вот «челночницам», как эта ядреная, кубанская казачка.

«А впрочем, почему?» — задал он себе вполне резонный вопрос, и простой ответ привел к ясности. Действительно, все очень просто. Одной ей, этой «барышне», свои сумки явно не осилить, а спутников и помощников Антон рядом с ней не видел. Старушка с узелком, пожилая тетка с ребенком да молоденький парнишка в армейском камуфляже, видать, первогодок, который только появлялся на минуту, что-то доставал из своего чемоданчика и снова исчезал, похоже, в соседнем вагоне. Но это точно не ее спутники. Да и если б они здесь были, она вряд ли стала бы так откровенно навязывать свое общество постороннему человеку. А раз это так, продолжал Антон тянуть свою логическую цепь, то ее общительность имеет вполне конкретную цель. Здоровый, сильный мужик с сумкой через плечо — вот и весь его багаж, и едет туда же, куда она. Неизвестно зачем. Он не стал раскрывать своей цели, отделался тем, что неопределенно пожал плечами — понимай, мол, как хочешь. Может, таинственность заинтересовала? Сама представилась Зоей, пришлось и ему, из вежливости, назваться. Наверное, отсюда и сделала вывод, что его можно использовать в качестве носильщика — одной-то с такой грудой сумок не справиться! К тому же и поезд придет в город поздней ночью. Ну а какой нормальный, так сказать, мужчина откажется помочь красивой, молодой женщине в ее дорожных затруднениях?!

А чтобы он согласился уже наверняка, его надо подготовить, заманить в свои женские силки, разговорить, уболтать, а то и маленько приголубить, ну пообещать чего. И это тоже не исключено, потому что, когда Антон выходил в ближний тамбур покурить, она тут же увязывалась за ним. Охотно брала предложенную сигарету, со значением покачивала головой — дорогие, столичные! — терпеливо ждала огонька и докуривала не раньше, чем он выщелкивал свой бычок, открывая дверь перехода в соседний вагон. И возвращалась вместе с ним, идя впереди и кокетливо покачивая очень даже спелыми своими ягодицами, обтянутыми расчетливо узковатыми, спортивными шароварами с лейблом «адидас». Наивное такое кокетство, действующее на… А, собственно, на что? Вернее, на кого? На «кавказского, гордого человека», да? У которого глаза навыкате и только что не вываливаются из глазниц перезревшими сливами? Или конкретно на него, вот такого, одинокого и, возможно, неприкаянного мужика, едущего вроде и без всякой цели? Женские глаза точнее любого ватерпаса определят то положение, в котором находится интересующий их объект, и легко ответят на вопрос: стоит ли за него браться? И возможно ли, если удастся заарканить, скажем, в хозяйстве его приспособить, не говоря о других, куда более важных, женских нуждах? В общем, старалась женщина, рассказывая про свой город, в котором родилась и живет до сих пор, перебиваясь давно осточертевшей ей «челночной» работой, поставляя товар для местного вещевого рынка. При этом она делала большие глаза, в которых так и плескалась неуемная женская печаль, приглашавшая приезжего к сочувствию.

За окнами давно уже стало темно, и вагон освещался тусклыми лампами. В этом полусвете-полутьме неспешный, немного грустный разговор, в сущности ни о чем и обо всем, как-то невольно сближал их. О чем говорили? Да в принципе ни о чем новом. О необходимости постоянного собственного круговращения, чтобы не просто выжить, а обеспечить себя хотя бы малой прибылью, об опасной, ежедневно напоминающей о себе, близости «горячих точек», о нелегком и совсем не праздничном, как раньше в кино показывали, личном хозяйстве, требующем приложения старательных мужских рук, о детях, которых рождается все меньше, и о многом другом, что и составляет обыкновенную, не столичную, российскую жизнь. Негромко разговаривали и без пошлых намеков. Типичная вагонная беседа — и необязательная, и крайне порой необходимая, чтобы облегчить душу перед человеком, которого больше все равно никогда не увидишь.

И вот, наконец, впереди и с правой стороны небо стало заметно светлеть, там словно разливалась заря. Зоя, вздохнув и пристально глядя на Антона, сказала, что они подъезжают к Новороссийску. До полной остановки оставалось теперь меньше часа.

Плетнев решил перекурить в последний раз и поднялся, закинув свою сумку на плечо — какая там тяжесть! — пара рубашек, смена белья да электробритва, вот и весь багаж. Встала и Зоя, показывая, что тоже хочет сделать затяжку-другую. Они вышли в тамбур и закурили. Она в полутьме, видел Антон, улыбалась чему-то своему, а он поглядывал в окно, не мытое, вероятно, с прошлого века. И вдруг они уставились друг на друга, будто сообразили, что уже не могут просто так, какой-нибудь дежурной фразой закончить навсегда свой долгий вагонный разговор.

Плетнев прямо-таки физически ощутил, как ему на плечи наваливается невидимый груз неясности, недосказанности, который был ему сейчас совершенно не нужен, это — с одной стороны, а с другой — он, пожалуй, не смог бы уже и уйти, не сказав Зое добрых слов, вроде как бы на прощание, на память, что ли.

А может, все-таки предложить ей помощь? Она, похоже, искренний человечек, уж сколько поводов было у нее попросить его помочь, но ведь не просит, видно, не хочет, а потом, балда такая, станет одна мучиться…