Восемь трупов под килем - Фридрих Незнанский Страница 9

— Прошу за стол, господа, — объявил хозяин, — в кают-компании давно накрыто, и наша добрейшая Герда уже грызет от злости свою поварешку.

— Господи, а Николашу-то не разбудили, — спохватился морщинистый мужчина.

— Он такой у нас засоня, — покачала головой дама в черных очках.

— Да оставьте вы в покое своего отпрыска, Иван Максимович и Ольга Андреевна! — пафосно воскликнул Феликс. — Проснется — придет, похватает какие-нибудь объедки.

— Нет, я, пожалуй, разбужу его, — девица начала выбираться из кресла. — Такое поведение уже становится неприличным.

— Хотелось бы промолчать, господа, — сказал Турецкий. — Эй, парень, не тяни ты меня, я же тебе не баржа… Но врожденная порядочность не позволяет этого сделать. Дело в том, что после пробуждения я немного походил по нижней палубе. Жаль такое сообщать, но в одной из кают я обнаружил молодого человека без признаков жизни. Возможно, и даже наверняка — это ваш Николай.

Вздрогнула дама в черных очках. Помедлила и приподняла на лоб свои очки, открыв обеспокоенный взор. Когда-то у нее были красивые глаза, а сейчас их окружала паутина морщин, портя всю красоту.

— Что вы этим хотите сказать? Ваша фраза — «без признаков жизни»…

— Спит мертвым сном, — отрубила девушка. — Сейчас мы его воскресим. Вы позволите жесткий захват, Ольга Андреевна?

Но материнский инстинкт обмануть было трудно. Сказанное Турецким уже невозможно было вырубить никаким топором. Она смотрела на него, и взгляд ее проникал в глубины мозга. Женщина медленно поднялась.

— Мне очень жаль, — сказал Турецкий (ох уж эта ненавистная фраза, почерпнутая из иностранных фильмов), — но молодой человек, судя по всему, мертв.

А далее была форменная катавасия. Люди дружно загалдели, стали возмущаться — почему самозванцу сходят в рук такие слова! Да кто он такой, что он себе позволяет! Пышущий злобой Манцевич тряс кулаком у его физиономии. Возмущалась прислуга с интересной прической, высунувшаяся из кают-компании — что-то гневно вещала, грозила кулачком. Ругался последними культурными словами морщинистый мужчина. Только девушка, собравшаяся будить своего жениха, вдруг резко остановилась, повернулась и воззрилась на Турецкого долгим немигающим взглядом. А еще женщина с водруженными на лоб черными очками вдруг стала смертельно бледнеть, взялась за сердце, сделала глотающее движение, робко, неуверенно улыбнулась — дескать, что за чушь. Покачнулась. Морщинистый мужчина подхватил ее, усадил в кресло. Хозяин поманил Манцевича, прошептал ему что-то на ухо. Манцевич умчался на запредельной скорости. Пошевелиться Турецкому не давали: красноречивый взгляд босса — и Салим швырнул его в шезлонг, сжал за воротник.

Манцевич оказался не их тех, кого следует посылать за смертью, примчался пулей, начал шепотом докладывать шефу. За лицом последнего занятно было наблюдать. Гневный румянец сходил на нет, причем — частями, а освободившиеся места стали приобретать бледно-зеленый колорит. Он закрыл глаза, переваривая услышанное, скрипнул зубами, что-то пробормотал. Манцевич резко повернулся, пригвоздив Турецкого взглядом к шезлонгу.

— Минуточку, господа, — запротестовал Турецкий, — уж не собираетесь ли вы предъявить мне обвинение? Должен вас огорчить, это не я убил вашего…

Он мог бы многое сказать, но подлетел Манцевич, хлестнул по щеке. Вдвоем с охранником они подхватили его за локти, куда-то поволокли. Внезапно громко взвыла женщина. Он точно помнил, что с внешнего трапа на нижнюю палубу его не сбрасывали — видимо, тащили через кают-компанию, где имелась короткая дорога вниз. Его швырнули в каюту, где он провел ночь, и чтобы не сломать о пол свой единственный нос, пришлось изворачиваться в процессе падения. Хлопнула дверь, провернулся ключ в замке. Он очнулся, посмотрел зачем-то на часы — всего лишь половина первого, поднялся, доковылял до койки, рухнул плашмя… и то ли уснул, то ли чувств лишился. Вернулся к жизни минут через сорок, доскрипел до санузла, напился до отвала. Постоял у зеркала, свыкаясь с мыслью, что отражение негативно сказывается на его устоявшемся имидже, стащил с себя одежду, втиснулся в душевую кабинку, отыскал под ногами жалкий обмылок, помылся под тоненькой струйкой. В шкафчике отыскал худенькое вафельное полотенце, на соседней полке — расческу, которой, видимо, пользовались несколько поколений пассажиров «Антигоны», привел себя худо-бедно в порядок. Вернулся в каюту, почистил брюки, протер ботинки. Оценил себя в зеркале — до устоявшегося образа отражение немного не дотягивало, но сериал «Возвращение Турецкого» уже можно продолжать. К испытаниям готов. Он сел, задумался. Вероятность того, что все закончится быстро и благополучно, была исчезающе мала. Умникам вроде Манцевича не сложно убедить босса, что именно Турецкий повинен в смерти Николая. Подтвердить эту версию нечем. Но нечем и опровергнуть. Пиши пропало, Александр Борисович. Очень кстати ты помылся…

Сидеть без дела было скучно. Он размял кости, сделал несколько упражнений — видимо, рано: голова радостно среагировала. Он плюхнулся на койку, сжал виски, ждал, пока отпустит. Придвинул стульчик к иллюминатору, стал смотреть на море. Но тупое созерцание айвазовской массы без конца и без края тоже удовольствие на любителя. Он сделал два открытия. Первое — облака на небе разбежались, сбылись пророчества насчет ясного дня. Второе — «Антигона» никуда уже не плывет. Двигатели не работали. Либо стоит на якоре, либо потихоньку дрейфует в открытое море по воле стихии. Он подошел к двери, приложил к ней ухо. Из коридора доносился истеричный женский визг. Соло сменилось дуэтом — подключилась мужская партия. Потом настала тишина. Продолжения концерта не последовало. Турецкий добрел до кровати, принялся восстанавливать в памяти все увиденное. Реакцию людей на известие о смерти парня, обстановку в каюте, где тот лежал. Профессия напоминала о себе даже в интересные жизненные моменты.

За ним пришли в начале третьего. Кто-то вставил ключ в замочную скважину, провернулась собачка, распахнулась дверь. Турецкий лежал на кровати и не видел, кого там принесло. Скрипнул пол, образовался Манцевич. Встал, скрестив руки на груди, надменно обозрел арестанта. Сыщик лежал, забросив руки за голову, демонстрируя здоровый пофигизм.

— Вставай, проходимец, — процедил Манцевич.

— А священник будет? — Турецкий вздохнул, почесался, начал неторопливо выбираться из кровати. — Кстати, если уж у нас такие доверительные отношения, может, я тоже буду обращаться к вам на «ты»? Не против? Итак, дружище, какого хрена тебе надо?

— Пошли, — раздраженно повторил Манцевич, — люди собрались в кают-компании, ждут.

— Оригинально, — пробормотал Турецкий, запуская пальцы в шевелюру. — «Антигона» уже вернулась в Сочи? Вызвана милиция, составлены протоколы, проведены положенные процедуры, допрошены свидетели? Сомнительно, Манцевич. Яхта стоит, никто не собирается обращаться в милицию. Сколько отсюда, говорите, до Сочи? Тридцать морских миль? Ага, умножаем тридцать на один и восемь…

— Ты пойдешь или нет, умник? — вскипел Манцевич. — Или повторим упражнение?

Он встал, выходя из каюты, мельком глянул на себя в зеркало — кардинальная смена имиджа еще не произошла, но если ему повторно не начистят физиономию, он вернется в привычное тело.