Конец света в Бреслау - Марек Краевский Страница 9

Она подошла к окну и посмотрела на развевающиеся снежинки. У Мока болела голова. Он начал потихоньку задумываться над количеством выпитого вчера алкоголя. Этого было недостаточно для стремительной атаки похмелья, которое его охватило. Щеки горели, в висках размеренно стучали маленькие маятники.

— Ты гонишь, — он хотел, чтобы это прозвучало безнадежно. — Ты меня провоцируешь? Любишь, как тебя бьют по лицу, что ли?

Софи дальше любовалась легким танцем хлопьев снега.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, половина восьмого утра

Мок еще никогда не видел расчлененного человека. Он не задавал себе вопроса, что мышцы шеи настолько плотно сжимают с трех сторон жесткую и разделенную на сегменты трубку гортани, что в суставах человека содержится желтоватая вязкая жидкость, что распиленная кость выделяет ужасный запах. Он не видел до сих пор отрезанных пальцев, плавающих в наполненной кровью лохани, открытой настежь клетки ребер, мяса человека, которое отскоблено от голени, или расколотых головок колена, в которое вставлено стальное зубило. Мок еще никогда не видел расчлененного человека. Теперь он увидел. Он также увидел множество сгустков крови, которые покрывали стены, влажные доски пола, выступающий из-под кровати ночной горшок, смятую, грязную постель, покрытые сажей стулья и засаленную кухонную плиту. Не ускользнул от его внимания лежащий на столе справочный календарик Лейбеса, в котором на дате 17 ноября пересекали две полосы крови. Он не мог не заметить посеревшее лицо Элерса и покрасневшие щеки своего шефа, криминальдиректора Генриха Мюльхауза.

Обычно доброжелательное лицо последнего искривлено было на этот раз насмешливой улыбкой, которая — как знал Мок — была признаком самого высокого волнения. Мюльхауз натянул на лоб жесткий котелок и, двигая головой, приказал Элерсу покинуть комнату. Когда фотограф освободил начальство от вида своего больного лица, Мюльхауз уткнул взор в грудную клетку Мока. Это отведение взгляда от Мока не сулило ничего хорошего.

— Чудовищное убийство, правда, Мок? — спросил он тихим голосом.

— Действительно, герр криминальдиректор.

— Не удивляет вас мое присутствие, Мок?

— Действительно, я удивлен, герр криминальдиректор.

— А вас не должно удивлять. — Мюльхауз достал из кармана трубку и начал ее набивать. Мок тоже закурил. Насыщенный вкус крепких папирос «Бергманн Приват» подавил вонь изрубленных органов.

— Мне пришлось приехать, Мок, — продолжил Мюльхауз, — потому что я не вижу здесь ваших людей. Здесь нет ни Смолор, ни Майнерера. Ведь кто-то кроме вас должен быть на месте ужасного преступления. Кто-то должен помочь вам выполнять ваши обязанности. Особенно, когда у вас похмелье.

Мюльхауз выпустил густое облако дыма и подошел к Моку, миновав осторожно лохань с плавающими в ней пальцами, чьи ногти стали грязным кровавым желе. Он стоял так близко к Моку, что тот почувствовал жар, бьющий из его трубки, прикрытой металлической крышкой.

— Вы уже много дней пьете, Мок, — тянул бесстрастным тоном Мюльхауз. — Вы принимаете странные решения. Ваши люди были откомандированы по вашему приказу по другим делам. Каким делам? Может, важнее чем два ужасных убийства? — Мюльхауз пытался энергичными ударами вновь разжечь угасший табак. — Что сейчас важнее замурованного Гельфрерт и порезанный на куски безработного подмастерья Хоннефельдера?

Мок открыл рот в немом удивлении, вызвав ехидное веселье на лице Мюльхауза.

— Да. Я сделал опрос. Я знаю, кем был покойник. — Мюльхауз сосал потухшую трубку. — Кто-то должен был это сделать. Почему не шеф Криминального отдела?

— Герр криминальдиректор…

— Молчите, Мок! — крикнул Мюльхауз. — Молчите! Дежурный, который сегодня утром получил рапорт об убийстве, не смог найти ни Смолора, ни Майнерера. Хорошо, что он нашел похмельного советника Эберхарда Мока. Прошу меня послушать, Мок. Меня не интересуют частные следствия. Вы должны найти виновников этих двух преступлений. Этого хочет этот город, этого хотят ваши и мои друзья. Если я еще раз узнаю, что вы, вместо того чтобы работать, идете пить пиво, я встречусь с людьми с непоколебимыми моральными принципами, которым вы обязаны повышением, и расскажу им одну историю о бьющей жену алкоголике. Как видите, — добавил он спокойным тоном, — я все знаю.

Мок тщательно затоптал окурок и подумал о масонах из ложи «Гор», которые помогли ему в карьере, он также подумал о подчиненном Майнерере, который — чувствуя себя недооцененным — жаловался перед Мюльхаузом; также о верном Смолоре, который теперь прятался в какой — то повозке и таращил надутые ветром глаза на ворота особняка на Редигерплац, и о молодом художнике Якобе Мюльхаузе, который — изгнанный из дома морально безупречным отцом — искал счастья в однополой компании художников.

— Если вы знаете все, герр криминальдиректор, — Мок постучал еще одной папиросой в дно портсигара, — тогда я с радостью узнаю что-нибудь о подмастерье слесаря Хоннефельдера, прежде чем встретить на своем пути раскаявшегося и расстроенного дровосека.

— Этот дровосек, — Мюльхауз улыбнулся кисло, — судя по увлечению календарями, также должен быть хорошим строителем.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, десять утра

Стало теплее, и растаявший снег начал стекать по улицам. Грязные пласты сползали по кожуху повозки, в которую сели Софи и Элизабет Пфлюгер. Обе женщины были одеты в меха, а лица скрывались за вуалями.

— Пожалуйста, едемте на Менцельштрассе, 49, — Элизабет приказала вознице, после чего повернулась к Софи. — Не хочешь повторить сегодня?

Софи молчала, вслушиваясь в мрачные звуки III Симфонии Малера, которая раздавалась в ее голове. Она очнулась через несколько минут, когда Элизабет обняла ее.

— О, прошу, только не сегодня, — Софи, явно расстроенная, мыслями была рядом с мужем. — Знаешь, что этот урод сказал мне утром? Что я специально его провоцирую, чтобы получить по лицу. Что я должна это любить! Он считает меня извращенкой!

— А разве он не прав? — Элизабет положила голову на плечо Софи и смотрела в мокрые комья снега, падающие с развесистых каштанов возле школы на Йоркштрассе. — Разве ты не маленькая извращенка?

— Перестань, — Софи отстранилась решительно от подруги. — Как он смеет со мной так обращаться? Это ежедневное общение с трупами вызывает у него какие-то аберрации. Один день он меня бьет, другой просит прощения, и когда я прощаю его, он оставляет меня вечером одну, чтобы на третий день снова просить прощения, а когда я хочу простить его, оскорбляет меня грубо. Что мне делать с таким простофилей?

— Отомстить, — поведала сладко Элизабет, наблюдая скрежещущий трамвай на Габицштрассе. — Ты же сама сказала, что это тебе помогает и что помогает тебе сносить страдания от его унижения. Месть — это роскошь богинь.

— Да, но он меня унижает каждый день. — Софи смотрела на беднягу, который тащил к городскому каменному складу на Мензельштрассе двухдышловую коляску. — Мне ему мстить каждый день? Тогда месть станет рутиной.