Охота на императора - Сергей Богачев Страница 9

– Да нет, хозяйка вроде как, одна была.

– Мария Семеновна Сухорукова? – скорее констатировал, чем спрашивал адъютант.

– Так точно, Вашблагородь… Мужа её как звали, точно никто и не припомнил, на Сухорукова отзывался.

– Ну, ну… И что же было дальше?

– А как поняли, что Потаповский дом не спасти, так стали Сухоруковский забор поливать, да стену, что на ту сторону стоит, а эта Марья выскочила, будто умалишенная, волосы растрепанные, глазищи бешеные, фартук измазан, руки чуть не по локоть в муке, да как заорёт – уйдите, мол, люди! Те сначала подумали, что новые соседи из староверов, но нет. Она в дом убежала, потом вернулась быстро, а в руках икона православная. Прислонила её она перед собой, вот так…

Палпалыч, театрально приподняв подбородок, изобразил мещанку Сухорукову с образом, прижатым к груди:

– Ага… И прямо пошла на огонь, на людей с ведрами. И кричит им, мол, на всё воля Божья, не тронет нас огонь, нас молитва бережет. Люди говорят, вид у нее был – будто юродивая. Ан, нет… Так и простояла, пока у соседей пожар не затух почти.

– Интересно. И что, никто толком ее не запомнил? – Лузгина интересовали подробности.

– Да чего там, разве когда пожар, станет кто деваху какую-то разглядывать? Ну, говорят, росточком мала, будто дитё, лицо милое, но говор деревенский, может из псковских. А так – ну баба и баба.

– Георгий Саввич, что скажете? – обратился к Еремину капитан.

Чиновник Третьего отделения, пожав плечами, подтвердил правоту городового:

– Действительно, ничего примечательного. Сухоруковы вели замкнутый образ жизни, гостей к себе не ждали, сами тоже не напрашивались. В церкви их не встречали, в лавках ближайших не видели. Вот этот эпизод, когда она от пожара дом свой спасла, можно считать единственным, когда на людях надолго появилась. Детишек у Сухоруковых тоже не замечено, так что…

– Не густо, прямо скажем… Георгий Саввич, прошу вас, – Лузгин, сорвав печать со входной двери, пропустил вперед Еремина, и жестом приказал Палпалычу оставаться снаружи, чему тот в принципе даже обрадовался. Меньше вопросов – меньше неприятностей, уж очень большое опасение у него вызывал этот штатский, задававший вопросы кратко, четко, при этом глядя прямо в глаза, не оставляя шансов малейшему лукавству. Есть большое начальство, пусть разбираются. Его, Палпалыча дело – к месту провести, дом показать, о случившемся доложить, а вот на эти все заковыристые вопросы пусть Еремин отвечает. Ему еще долго служить, молодой еще.

В сенях, где среди прочего хлама адъютант приметил измазанные засохшей грязью глинистого цвета сапоги, стоял неприятный и затхлый запах, означавший, что дверь отворяли нечасто, и подвальная влага заполнила все пространство дома. Еремин, нисколько не смутившись, отодвинул занавеску, чтобы проследовать внутрь – их с Лузгиным интерес находился там, в подвале, откуда этот сырой запах и шёл, но, спустя полминуты, заметив, что прикомандированный штатский отстал, сыщик Третьего отделения вернулся и застал следующую картину.

Аккуратно взявшись за голенище сапога левой рукой в желтой кожаной перчатке, «вашблагородь» рассматривал подошву, после чего приставил сапог к своей туфле, оценивая разницу в размере:

– А муж этой Марии Семеновны, он крупный был?

– По описаниям соседей, так не выше вас, Леонид Павлович. Пожалуй, такого же роста. И шрамы у него на шее.

– Шрамы? Нож, петля? – Лузгин, аккуратно опустил сапог на место, продолжая осматриваться.

– Да нет. Такие, будто от ожогов, будто горящей папиросой пытали.

– Интересно. Наши персонажи становятся все более загадочными, – Адъютант отряхнул перчатки и проследовал в комнату.

– Люди сказывают, будто хозяин в шарфе и в сентябре ходил. Но, приметили всё же. Выселки, они как деревня, тут скрыться от людского глаза невозможно.

Сыщик, разглядывая помещение, откровенно скучал, всем своим видом показывая, что здесь все в мелочах осмотрено, исследовано и описано.

– Скажите, милейший Георгий Саввич, а людской глаз за все это время больше никого не приметил во дворе гостеприимной мещанки Сухоруковой?

– Никак нет-с. Не приметили.

– Смотрите, друг мой… – в словах Лузгина сквозила некая необъяснимая отцовская теплота и забота, ничего не имевшая с привычным для капитана издевательским тоном, который он использовал в общении с недалекими служаками и самонадеянными карьеристами. Этот молодой человек, что докладывал ему о проделанном расследовании, делал это с огнем в глазах, чем вызвал искреннее уважение капитана. При этом адъютант отдельно заметил для себя, что начинающий сыщик отчитывался за других, так как генерал Дрентельн посчитал нужным послать с Лузгиным не дознавателей, что руководили осмотром дома в первые часы после происшествия, а самого молодого сотрудника, служившего всего вторую неделю.

– Палпалыч ростом на пядь выше меня. Откинем предрассудки по поводу широкой кости, попытаемся оценить факты. ^[12]

Заинтересованно глядя на своего нового сослуживца, молодой человек достал папиросу и потянулся за спичками.

– Не нужно, Георгий Саввич. Поку́рите на улице. Позвольте мне подышать тем же воздухом, что и наши персонажи.

Еремин за короткое время своей службы в Третьем отделении успел свыкнуться с лексиконом специалистов, там работавших. Объектами внимания политического сыска считались преступники, арестанты, отступники, демоны, шаромыги, политические, сволота, кто угодно, но не персонажи. Персонаж – человек сюжета. Он его постоянная составляющая, константа, вокруг которой вертится вся интрига и замысловатый сценарий. Это слово Еремин услышал от Леонида Павловича уже второй раз за короткий промежуток времени, что означало лишь одно – новый сыщик, откомандированный им в помощь (так сказал генерал), мыслит иначе. Он не охотник. Он участвует в представлении в роли зрителя. Любой ушлый критик уступил бы в дотошности и скрупулезности этому зрителю.

«Интересно было бы глянуть, осыплется ли с нашего зрителя театральный лоск, когда представление переместится в партер…» – Георгий Саввич молча и без возражений воспринял замечание, позволив Лузгину играть сегодня первую скрипку. В конце концов, молодой сыщик столкнулся с неизвестной ему до сих пор манерой поведения и расследования, о которой не веяло плесенью близких к отставке по выслуге лет жандармов, филеров и следователей, слывших авторитетами третьей экспедиции, ведавшей политическими делами, разного рода сомнительными происшествиями, в том числе, на железных дорогах.

– У городового сапог больше моей туфли ровно настолько же, – Лузгин показал разницу в размере, приложив большой палец ко второй фаланге указательного. – А Сухоруков такого же роста как я. Не складывается. Имеем уже троих.

Молча кивнув, Еремин понял, что попал не на рутинную инспекцию, а на второй акт расследования. Никто из его коллег на эту подробность ранее внимания не обратил.