Фан-клуб - Ирвин Уоллес Страница 89

Она крикнула, моля о пощаде, и поняла, что кричит во всю силу своих легких.

Ее крики, казалось, ускорили его движение, и он сделал последний выпад, который чуть не разрубил ее пополам, она издала последний, долгий и горестный, вопль, и все кончилось.

Она услышала ровный стук в дверь и приглушенные голоса.

Почувствовала, что Злодей слез с кровати.

Она попыталась открыть глаза, и сквозь щелочки увидела, как он стоит у подножия кровати, яростно глядя на дверь. С нарочитым спокойствием он одел свои шорты, брюки и свитер, забрал свитер в брюки и пошел к двери. Отперев ее, он отступил назад.

В дверях она увидела Мечтателя, за ним виднелись двое других.

— Что происходит? — требовательно спросил Мечтатель. — Мы слышали… — Затем она увидела, как он повернул голову, его взгляд упал на нее. Как бы не веря своим глазам, он вошел в комнату, пристально глядя на нее.

Неожиданно он резко повернулся на месте.

— Ты сукин сын! — проревел он и бросился на Злодея, протянув обе руки к его горлу.

Предплечья Злодея рванулись вверх, отбросив руки Мечтателя в сторону. Один его кулак ударил Мечтателя по голове, а другой — в живот.

Мечтатель отшатнулся назад и упал с тяжелым стуком.

В одно мгновение поле зрения Шэрон заполнили все трое, вернее четверо, потому что Мечтатель, качаясь, встал на ноги. Продавец удерживал Злодея, говоря ему что-то вполголоса. Самый старый, Скромняга, держал Мечтателя, умоляя его прекратить свалку.

— Никто не смеет меня прерывать, — рычал Злодей. — И никто не смеет мне говорить, что хорошо и что плохо. Эта шлюшка вдула мне коленом, здорово больно, а я хлопнул ее, чтобы напомнить, кто здесь главный. Я это сделал не только за себя, но и за всех нас.

— Не делай ничего за меня, — взорвался Мечтатель. — И ты можешь мне поверить, я не собираюсь стоять в стороне и мириться еще с хоть каким-то насилием.

Между ними встал Продавец.

— Послушайте, давайте не будем продолжать это в ее присутствии. Мы можем сгладить любые разногласия путем обсуждения. Если успокоиться и посоветоваться, то не найдется ни одной проблемы, которая не могла бы быть решена. Что вы скажете, ребята? Пойдемте в соседнюю комнату, где мы будем одни, выпьем и поговорим. — Он повел Злодея из комнаты, дав Мечтателю знак следовать за ним.

Когда первые двое неохотно выходили в коридор, Продавец на мгновение задержался.

— Будь другом, — сказал он старшему, — позаботься о ней. Ты знаешь, где аптечка первой помощи. Вымой ей лицо теплой водой и помажь этой палочкой, которая останавливает кровотечение. Затем пусть отдохнет. К завтрашнему утру она будет в порядке.

Завтра. Шэрон повернула голову набок и застонала, а через несколько мгновений провалилась в темноту.

Еще одно утро. Желтый свет пробивается сквозь трещины ставней. Взошло солнце.

Когда она очнулась после неглубокого и тревожного сна, ей потребовались долгие минуты, чтобы понять, где она и что с ней произошло.

Никогда еще, за всю свою жизнь она не была такой массой страдающей с головы до ног плоти. Ни одна часть ее тела не была пощажена. Голова ее представляла шар боли. Челюстью было трудно двигать, а губы и часть щеки были в синяках и слегка припухли. Мучительно болели привязанные руки, плечи и грудь. Ее голодная забастовка также дала себя знать, желудок казался раздувшимся от отсутствия питания. Бедра и половые органы горели от ужасного наказания, которому они подверглись. Икры сводило. А отсутствие длительного отдыха в течение последних сорока восьми часов сказывалось в том, что все нервные окончания в ее теле, казалось, дергались и прыгали.

Хуже всего было то, что ее депрессия со склонностью к самоубийству углублялась.

И все же она не могла отрицать того факта, что у нее оставался небольшой, скудный шанс на улучшение ее доли.

С усилием она попыталась логически подумать о своем будущем. Она не видела никакого будущего, а ее мышление постоянно затуманивалось.

Она попыталась вспомнить события прошлого вечера, пережила некоторые из них и, к своему сожалению, поняла, наконец, что дальше таким образом она продолжать не может. Не было никакой возможности чего-то достичь, даже хотя бы подобия какого-то достоинства, таким образом. Ее сопротивление было мужественным, оно было храбрым, справедливым, но оно могло привести только к смерти. Ее похитители (ей пришлось свалить их в одну кучу, так как несмотря на тот факт, что Мечтатель вчера физически возразил Злодею за его обращение с ней, она все еще винила Мечтателя за создание этого зловещего Фан-клуба); как один, продолжат морить ее голодом, бить ее, насиловать, держать пленницей. Им недоступны доводы разума. Им не знакомо чувство, хотя бы отдаленно похожее на жалость. Они — маньяки с манией убийства, и она знала, что не может иметь дело с маньяками.

Также она не могла ждать помощи из внешнего мира. Это ей теперь было ясно.

Только она сама могла о себе позаботиться, начиная с настоящего момента.

Ее первичной целью должно быть выживание. К черту насилие над идеей независимости. К черту унижение и деградацию. Она должна жить. Это единственное, что имело значение. Только жить, это самое главное. Никакое количество траханья ее не убьет. Но дальнейшее сопротивление насилию может ее погубить. В прошлом, каковы бы ни были ее слабости, она обладала одним достоинством. Она выживала. Ей следует завязать свое мышление на одном этом достоинстве. Неважно, насколько плохи условия предложенной ей сделки, она должна принять их, чтобы выживать и дальше.

Нельзя сказать, что она не знала деградации и раньше. Так же, как она отдавалась разным агентам, режиссерам, продюсерам, богачам в прошлые годы, она должна поддаться этим зловещим монстрам в настоящем.

Le garde meurt et ne se rend pas — сказано было в книжке, которую она читала. Гвардия погибает, но не сдается. Ерунда. Даже ребенком она обладала большим здравым смыслом — ты убегаешь, чтобы сразиться на другой день. Капитуляция была ее единственной защитой от смерти. Если ты не умираешь, ты живешь. Если ты живешь, у тебя остается шанс отомстить. Под конец эти монстры в любом случае могут ее убить. А могут и не убивать. В любом случае, сдаться — это, по крайней мере, отложить уничтожение. Ее звенящий мозг был забит всякими клише. Ни на что лучшее он не был способен. Он цеплялся и находил смысл в одном клише: пока есть жизнь, есть и надежда.

Она была слишком больна и слаба, чтобы все обдумать еще раз.

Она позвала как можно громче:

— Там кто-нибудь есть? Вы меня слышите? Зайдите сюда кто-нибудь!

Она подождала. Ответа не было. Она снова позвала, затем снова и снова, пока не охрипла.

Огорченная, стремясь поскорее совершить сделку, которая даст ей временную отсрочку, она боролась с головокружением, опасаясь провалиться в обморок. Они должны знать, им надо сказать, пока она не провалилась во мрак, из которого ей уже будет не выбраться.