Всадники "Фортуны" - Ирина Измайлова Страница 88

Потом он понял, что глаза у него закрыты. И испугался: ведь и сквозь опущенные веки должен проникать свет! Отчего же нет ни проблеска? Даже пестрых световых пятен, которые обычно возникают в полном мраке, — и то нет. И ни звука, будто на голове шлем, в одном ухе — тампон, а в другом — наушник шлемофона. Голова действительно чем-то плотно окутана, и даже дыхательные трубки скользят по подбородку. Но не ко рту, а почему-то к ноздрям.

Ларри попытался вспомнить все произошедшее. Что тогда случилось? Отчего руль вдруг рванулся из рук и машина вышла из повиновения? Она не виновата, это он сам… Лишь на крошечный отрезок мгновения в душе вспыхнул беспомощный, неукротимый гнев, и это разрушающее чувство через нервы человека вошло в нервы машины.

Он хотел открыть глаза, но они не слушались. Или они уже открыты, только не видят? Или же эта плотная тьма кругом — не воздух? И почему она так страшно давит? Где он? В гробу?!

Сознание сжалось в ужасе и угасло.

Когда оно вернулось, свет перед глазами был. Неясный, очень тусклый — не свет, а предощущение света. Ночь? Нет: просто веки по-прежнему опущены, но теперь на них уже ничто не давит.

Ларри попытался понять, ощущает ли он свое тело. Да — он чувствовал наготу плеч и спину, прижатую к чему-то упругому и мягкому. Ниже бедер ощущения терялись, но при попытке шевельнуться где-то в коленях искрой вспыхнула и погасла боль. Не страшная — так бывает, когда разгибается затекший сустав.

Где же он? Нужно открыть глаза. Открыть глаза — и все будет ясно! Тем более что там, по ту сторону век, явно кто-то есть. Не слышно ни шороха, ни дыхания, но чей-то взгляд спокойно и нежно касается его лица. Отец? Да нет: он ведь умер. Но так на него больше никто не смотрел. Даже мама. Хотя она тоже умерла. Нужно открыть глаза. Страшно? А почему? Все равно ведь нужно! Даже если ему все кажется и там никого нет. Только очень плохо будет, если — никого…

Ларри рывком поднял веки. Над ним белел высокий потолок. На фоне этой белизны он увидел склонившееся лицо. И понял, что именно его хотел увидеть сейчас больше всего на свете. Лицо Даниэля Лоринга.

— Ну, привет! — в голосе Лорни не было нарочитой бодрости, зато слышалась радость. Так радуются, встретив человека, которого очень долго ждали. — С возвращением, Ларри!

— Привет, — ответил Веллингтон, понимая, что его почти не слышно. — Я где?

— В госпитале. А ты где хотел бы быть? В Царство Небесное тебя пока не пустили — не заслужил. Побудь еще с нами, грешными. Без тебя как-то хреново!

Лорни улыбнулся. Но разве это его улыбка? Всегда такая ослепительно-солнечная, сейчас она была робкой и усталой. И все лицо Рыжего Короля осунулось, словно бы потухло. Такое бывает после многих бессонных ночей или долгих тяжелых мыслей.

— Даниэль! — Ларри хотел приподнять голову и понял, что она не двигается: жесткий гипсовый воротник плотно держал ее в одном положении. — Даниэль, а заезд?

— Ты про какой? А! Гран-при Европы. Ты, к сожалению, сошел. А заезд выиграл я. И Гран-при Канады — тоже. И Италию.

Веллингтон с недоумением посмотрел на Лоринга. Шутит? Нет, не похоже.

— Что ты так смотришь? — Даниэль положил руку на плечо Ларри, и тот ощутил одновременно надежную силу его пальцев и их легкую дрожь. — Месяц прошел, милорд. Месяц! А вы все валяетесь тут и до сегодняшнего дня не хотели даже возвращаться. А мир, между прочим, не так плох, как иногда притворяется! Тебе привет от Грэма. От Стива. От всех ребят. От Анджело — он долечил свою шею и уже гонял в Палермо.

— А я? — Ларри вновь дернул головой, и на этот раз даже чуть оторвал ее от подушки. — Лорни, а я… Я смогу гонять?

Рука Даниэля тверже сжала плечо юноши. Глаза были очень серьезны. Впрочем, они у него всегда серьезные — даже когда он смеется.

— Пока об этом рано говорить, Ларри. Тебе еще по крайней мере две операции нужны, а там будет видно. Но я думаю — все будет хорошо. Честно!

Теперь Лоринг улыбнулся уже обычной своей улыбкой. И глаза улыбнулись. Нет: он не притворяется. Да и разве станет он притворяться? Какое счастье, что он здесь!

— Спасибо… Так вы сюда прямо из Италии?

— Я уже два дня, как из Италии. А у тебя был почти каждый день. Конечно — когда прилетал. На трассе — уйма работы. Инженеры просто рассвирепели. Тесты за тестами! У нас еще есть маленький шанс на Кубок конструкторов, вот они и выжимают из всех соки. Ну, а с тестов — прямо сюда. Мне уже обещали дать диплом медсестры.

Нужно было обязательно спросить еще о чем-то важном. Только вот, о чем? Ах да! Как можно было забыть?

— Даниэль… Полиция нашла того, кто тогда повредил машину? Сделал эту дыру в баке?

Лицо Лоринга снова стало серьезным.

— Нашла. Но взрыв произошел не из-за этой дыры. В официальном отчете Скотленд-Ярд сообщает, что этот инцидент — внутреннее дело «Ларосса-корпорейшн», которому руководство фирмы просило не давать дальнейшего хода.

— Но если этот человек опять… Если это опасно, Лорни?

— Это не опасно, — он снова улыбнулся, еще теплее и спокойнее. — Честное слово, Ларри! Потом, если захочешь, я тебе расскажу. Сейчас — твоя задача выздоравливать. А это вот тебе — в качестве стимула…

Он пошарил рукой где-то в стороне и поднес к лицу Ларри белый прямоугольный лист. На нем огненно сиял рыжий, как солнце, болид со здоровенными черными колесами. Правда, передний сполер был уж очень длинный. И голова гонщика над бортом — большая-пребольшая. Стекло шлема поднято, так что виден нос. И кроме носа — ничего. А за болидом бежит собака. Ой, как смешно!

— Это… кто нарисовал? — Ларри рассмеялся и понял, что голос у него не такой уж тихий и слабый.

— Рудольф Лоринг, — серьезно ответил Даниэль. — Есть такой молодой человек. Ему пять лет, но рисует он уже целый год. Так, по крайней мере, уверяет Тильди. Здорово, да? Я уже начал было надеяться, что он захочет стать художником, а не гонщиком. Но видишь, пошла эта тема. А вчера он у меня потребовал карт! Так что безнадежно…

Ларри снова счастливо, по-детски улыбнулся. Ему всегда хотелось, чтобы Даниэль говорил с ним вот так — спокойно, ласково, как с близким. Он всегда знал, что «великий Лорни» именно такой. И что с ним очень просто.

— Знаешь, — Даниэль снова наклонился и с нежностью поправил простыню на плечах у юноши, — мне нужно идти. Во-первых, я опаздываю на тесты, и Грэм оторвет мне башку. А во-вторых, это еще раньше сделает твой доктор. Он сказал, что тебе больше двух слов говорить пока нельзя.

— А я разве сказал больше? Ну ладно-ладно, раз нельзя… А завтра вы придете?

— Да куда я денусь? Но только с утра. Тестов завтра нет, а вечером обручаются двое моих друзей. В семь. Потом — скромный семейный ужин. Венчание — через две недели. Я, видишь ли, — почти член семьи. По крайней мере, надеюсь, что это так.

Ларс нахмурился.