Дочь палача и черный монах - Оливер Петч Страница 87

– Тогда я, к сожалению, не смогу готовить и зелье, которое у меня покупает ваше превосходительство. Приду домой и сразу же вылью маковый сок в реку.

– Прекрати уже, – секретарь, похоже, немного успокоился. – Я не то имел в виду. Придумай лучше, как изжить из города эту проклятую лихорадку. Если сумеешь, то хоть до посинения можешь потом продавать любовные зелья, жабьи яйца или висельные веревки. А теперь проваливай, у меня много дел!

Куизль молча поклонился и исчез за низкой дверью. Лехнер еще долго смотрел ему вслед. Ну что за упрямец! Он просто не понимает, что для города хорошо, а что нет! Секретарь потер виски и взглянул на письмо перед собой, которое получил сегодня утром. Снова Лехнеру велели позаботиться о том, чтобы палач занимался исключительно своими делами.

Секретарь тихо выругался. Что, собственно, вообразил себе этот неизвестный господин, будь он неладен? Что секретарь будет возиться с Куизлем, как нянька? И вообще, с какой стати он распоряжался в его городе? Приказы Лехнер получал из Мюнхена, лично от курфюрста либо от его управляющего – но точно не от какого-то таинственного сановника!

Он взял конверт и взглянул на церковную печать. Потом еще раз заглянул внутрь конверта. Даже денег или векселя, как в прошлый раз, не прислали!

Секретарь разорвал письмо на мелкие кусочки и бросил в камин. Пускай высокий господин сам носится за палачом. У Лехнера есть дела поважнее.

Через некоторое время Куизль вошел в свой дом на Кожевенной улице. За кухонным столом сидела Анна Мария и терла глаза.

– Что такое, женщина? – спросил палач. – Ты из-за близнецов так?

Он успокаивающе погладил жену по плечу. На него тут же навалилась усталость от выпитого за предыдущие дни и недостатка сна.

– Не раскисай. Это уж точно не лихорадка.

Анна Мария вздохнула. Она и вправду всю ночь места себе не находила, ее постоянно будил кашель детей, но и она уже поняла, что близнецы подхватили самую обыкновенную простуду. О своем муже она сейчас беспокоилась гораздо больше, чем о детях. Как всегда перед казнями, он снова пил до рассвета. Она слышала, как он всю ночь что-то бормотал и проклинал безнравственность этого мира в целом и шонгауцев в особенности. Анна Мария знала, что помочь мужу в такие часы ничем не могла. Потому она лежала без сна и думала о Магдалене.

Магдалена, старшая ее дочь… Ее сокровище. Упрямая и своенравная, как отец. До сих пор от нее не было никаких известий из Аугсбурга.

Анна Мария сидела за столом, и от волнения ей кусок в горло не лез. Хлеб лежал перед ней нетронутым, и даже муж не мог ее сейчас утешить. От беспокойства за дочь она выглядела старше своих сорока лет. В длинных черных волосах, которыми она так гордилась в молодости и которые унаследовала от нее Магдалена, появились первые светлые пряди.

– Магдалена уже неделю как уехала, – посетовала она. – Что-то не так.

– Брось ты, – проворчал палач, не отпуская ее плеча. – Развлекается, поди, в Аугсбурге. Вернется домой, получит хорошую взбучку – вот и всё.

Анна Мария стряхнула его руку и резко встала из-за стола.

– Я уверена, с ней что-то случилось! Мать сразу это чувствует. – Она пнула табурет, и тот с грохотом отлетел в угол. – А ты по прихоти Лехнера ищешь разбойников по лесам, вместо того чтобы о собственной дочери позаботиться. У него что, стражников нет?

Куизль молчал. Если уж его жена заводилась, то остановить ее не представлялось возможным. Легче всего было просто переждать бурю и не возражать – в последнем случае Анна Мария могла ругаться и причитать часами. Однако в этот раз она иссякла довольно быстро.

– Довольно и того, что ты для Лехнера и его жирного бургомистра людей вешаешь и колесуешь, – кричала она. – Паршивая твоя работа! Пусть высокие господа и сами ручки в крови помарают!

Куизль ухмыльнулся. Свою жену он любил в том числе за ее характер.

– Что до колесования, то хоть в этом я им напакостил. – Он налил себе кружку разбавленного пива и осушил ее одним глотком. – А что касается Магдалены, то не беспокойся так. Она и сама за себя прекрасно может постоять. – Широкой ладонью он вытер темную пену с губ. – Чего не скажешь про Симона. Вот он в большой опасности и даже не подозревает об этом.

Анна Мария фыркнула.

– Не болтай-ка чепухи. С чего ты в этом так уверен?

Куизль прихватил буханку хлеба со стола и направился к двери.

– Просто знаю. – Он, не оборачиваясь, вышел под снег. – Я должен уберечь Симона от его же глупости. Я в долгу перед ним.

Палач двинулся к мосту через Лех и оставил жену вопить в одиночестве.

– Вот и правильно! – кричала она ему вслед. – Благородного господина лекаря он спасет, а на собственную дочь ему плевать! Да катись ты к чертям собачьим, тупоголовый мужлан!

Но Куизль ничего из этого не слышал, он уже скрылся за следующим снежным заносом. Каждый шаг отдавался болью в тяжелой с похмелья голове.

Палач ругался себе под нос и надеялся, что еще не опоздал к лекарю.

Симон склонился над иллюстрированной Библией и опрокинул при этом кружку с кофе. На стол хлынула бурая жидкость и потекла на полированный пол.

– Ох, проклятье! – воскликнул он. – Прошу прощения. Кажется, я начинаю уставать.

– Не ругайтесь. Господь карает за любое прегрешение, пусть и малое. Даже в тех случаях, когда для ругани есть все основания. – Августин Боненмайр укоризненно взглянул на лекаря сквозь стекла очков. – Библия перед вами стоит многие сотни гульденов. Поэтому осторожнее с ней.

Симон кивнул и исписанным куском пергамента вытер кофейную лужу со стола. С самого утра они с Бенедиктой сидели в монастырской библиотеке Штайнгадена, в которой успели побывать еще во время прошлого визита. В бесконечных поисках решения к загадке, найденной в Роттенбухе, они перерыли всю Библию и описания поселений Пфаффенвинкеля. Вокруг них на придвинутых друг к другу столах высились стопки книг, фолианты и пергаментные свитки. Симон даже изучил подробнее договор Фридриха Вильдграфа о продаже. Но они так ничего и не нашли, что могло бы им помочь.

В библиотеку то и дело заходил Боненмайр, чтобы проверить, все ли в порядке – в последний раз он даже согласился на одолжение и велел на кухне сварить кофе из зерен, взятых у лекаря. Однако черный напиток, столь ценимый Симоном за способность прояснять разум, в этот раз оказался бессильным.

Сосредоточиться лекарь не мог также по той причине, что монахи Йоханнес и Лотар, приставленные к ним для охраны, ни на секунду не покидали своего поста перед дверью в библиотеку. Настоятель Боненмайр не обманул их своей угрозой и больше не спускал с них глаз. В полной темноте Симона и Бенедикту привезли на санях в Штайнгаден, и ночь они провели в запертых снаружи монашеских кельях. Симон понимал, что его преподобие будет считать их святотатцами до тех пор, пока они не смогут убедить его в обратном.