Возвращение из мрака - Анатолий Афанасьев Страница 83

– Может, и некуда, – добродушно поддакнул Камил. – А может, уже опоздали. Все в руке Господней…

Через час вернулся. Богатырь Миша встретил его на берегу, помог закрепить лодку. Директор Иван Михайлович наблюдал за ними с крыльца. Спасатель дядя Гриша – о, чудо! – вылез из-за стола и тоже направился к берегу, не забыв прихватить бутылку пива.

Миша заговорщически покосился на контору, оглянулся по сторонам.

– Серень, а где этот пентюх? Жить, что ль, там остался?

– Не спрашивай, – ответил Камил с еще более секретным видом. – Забудь, хоре?

– Я забуду, меня не е… Но ведь многие видели.

– Чего видели?

– Ну, как повез, а вернулся один. Как-то сомнительно.

– Скоро за ним кореша приедут.

– А-а, тогда понятно.

Директор велел зайти в конторку, тоже потребовал объяснений:

– Тебе кто разрешил лодку брать?

– Все путем, Иван Михалыч. Он заплатил, вот… Выложил на стол две пятисотенных купюры, директор широкой ладонью смахнул деньги в ящик.

– Почему обратно не доставил?

– Чудной какой-то дядька, Иван Михалыч. Порыбачу, говорит. А снасти при нем нету. Я сам немного удивился.

– Ты вот что, Сергей… коли надумал собственный бизнес лудить, здесь это не пройдет. Заруби на носу. Без моего ведома тут и мухи не летают. Чего порожняк гонишь? Кого он там рыбачит? Лягушку полудохлую? Здесь пять лет вся вода отравленная. Токо москвичи могут пить.

– Я и говорю, – усердствовал Камил. – Тем более без удилищ… Темный человек, Иван Михалыч. Я уж боялся, в спину пальнет.

– Он что же, при оружии?

– Откуда мне знать. Я не спрашивал, поостерегся. Бока оттопыриваются, а что там под одеждой? Может, гранатами обвешан. Теперь это запросто. Террор, одним словом.

Директор смотрел на него с тем выражением, с каким бандюга-контролер в городском автобусе смотрит на пойманную безбилетную старушку.

– Ладно, ступай работай… Попозже еще позову.

Через два часа произошло событие, надолго запомнившееся работникам станции и немногочисленным отдыхающим. На берег с воем сирен и с вращающимися мигалками вымахнули две ментовские «Волги» и закрытый армейский фургон. Почти одновременно из-за дальнего плеса вырулил ладный катерок без опознавательных знаков, с оранжевыми полосами на борту. Катерок причалил к острову, сколько-то там пробыл, но недолго, и на всех парах помчался к берегу. Пристал к дощатой пристани, и двое мужиков в маскировочной униформе сноровисто сгрузили с него носилки, на которых что-то лежало, упакованное в черный полиэтилен, по форме напоминающее труп. Мужики бегом донесли носилки до фургона и запихнули в салон под одобрительными взглядами выстроившихся в цепочку милиционеров. Через минуту вся кавалькада укатила с оглушительным грохотом. Будто их и не было. Только пыль взвилась столбом.

– Жмурика увезли, – прокомментировал Миша. – И Михалыч, Серый, тебя продаст, если захочет.

– Я-то при чем? – удивился Камил. – И откуда знаешь, что жмурик? Может, рыбу с катера глушанули. Менты же.

– На рыбе сильно не зацикливайся, не убедительно, – возразил Миша. – Но держишься правильно. Никто ничего не видел. Ты чего-нибудь видел, дядя Гриша?

– Что я могу видеть, когда у меня очков нет. Ты же, падлюка, и разбил третьего дня.

Все трое сидели за столом и упорно ждали обеда, но не было ни обеда, ни Галины-беженки.

– И все же, Серый, на твоем месте я бы Михалыча заранее подмазал. Сунь пару косых, пусть утрется.

– Думай, чего говоришь, – ответил Камил. – Откуда у меня такие деньги?

РАЙ НА ЗЕМЛЕ

Третий разговор меня напугал. Саша позвонил ночью, около двух – и голос звучал словно очень издалека. Некоторое время я докрикивался: – Алло, Вишенка, Вишенка, это ты? – Наконец слышимость стала лучше, и сердце у меня урезонилось. Я сразу набросился с упреками: как же так, мать вся извелась, сколько дней в Москве, а мы не виделись… Ну объясни, объясни, пожалуйста, какие причины?

Вишенка сдержанно извинился, попросил набраться терпения – и вдруг…

– Отец, – сказал тоном, в котором не было и тени сантиментов. – Я, собственно, звоню по важному делу, по очень серьезному делу. К вам с матерью большая просьба.

– Да, Вишенка, – пробормотал я, чувствуя, как сердце опять помчалось галопом.

– На днях тебе позвонит человек, назовется Антоном Ивановичем. Вы должны будете сделать все, что он скажет.

– Что сделать, Вишенка?

– Ничего особенного. На время придется уехать из Москвы. Этот человек вас проводит. Может, не он сам, а кто-то из его помощников.

Как обухом по голове.

– Саша, не шутишь?

– Нет, папа. Так надо.

– Кому надо?

– Нам всем троим. Тебе, маме и мне.

– Объяснить ничего не можешь? Просто собрались и поехали, так? Саша, мы же не птицы перелетные.

– Там, где вы будете, мы увидимся. Слышишь?

Я слышал. Это меняло дело. Конечно, мы со Светой мигом отправимся хоть на край земли, лишь бы снова увидеть сына. Четыре года – это перебор. В нашей с ней жизни ничего не было важнее. Да и все понятно. В Москве ему грозит опасность, и нам грозит опасность. Он придумал, как ее избежать. Я не видел ничего противоестественного в том, что за родителей, мнящих себя умными, взрослыми людьми, все решает мальчик. Это же Вишенка, а никто другой. Он давно все решал за нас, можно сказать, с той минуты, как появился на свет. Мы не всегда это осознавали, но теперь, слава богу, прозрели. И потом – это вполне в духе времени. Наше поколение целиком оказалось банкротом, за исключением тех, кто на нашем банкротстве нажил капиталы. Но это мародеры, их не так уж много. Строки поэта о грустной улыбке сына над промотавшимся отцом, сказанные полтора века назад, – это про нас. Чего уж трепыхаться.

– Отлично, сынок. Я передам маме. Как только получим сигнал от Антона Ивановича, тут же выбежим на улицу с вещами.

– Мне нравится твое настроение, папа, – похвалил Вишенка.

Следующие два дня прошли как-то смутно. Утром я подъехал к Светлане, на наше место в скверике, и сообщил важную новость: сынуля, коего не видели четыре года, велел готовиться к бегству. Вопреки ожиданию, моя бывшая женушка проявила высокое чувство самообладания, не стала охать, ахать и причитать, и даже кстати, припомнила поговорку, что нищему, оказывается, собраться, – только подпоясаться. Это она-то нищая?

– Все правильно, – сказала она. – Я давно чувствовала, что к этому идет.

Загадочная фраза вполне соответствовала и моим ощущениям. В последние годы множество людей, подобных мне, ложилось спать и вставало по утрам со смутной уверенностью, что они приговорены. Однако далеко не всякий знал, куда бежать и когда. Мы со Светой спокойно, по-деловому обсудили кое-какие, чисто бытовые детали, то есть, что взять с собой, что оставить в Москве на случай (маловероятный) возвращения, и, обменявшись дружеским поцелуем, расстались.