Особые обстоятельства - Джон Ле Карре Страница 80

* * *

Впоследствии Тоби так и не сумел вспомнить, как же он провел эти несколько вечерних часов и сколько именно их было. Мимо его глаз проплывала вся его жизнь. А что еще делать мужчине во время прогулки от Сейнт-Джонс-Вуд до Ислингтона, как не размышлять о жизни, любви, смерти, возможной тюрьме и очевидном конце карьеры?

По его расчетам, Эмили сейчас еще была в операционной. Да и вообще ей еще рано звонить. К тому же что он ей скажет? Впрочем, из предосторожности Тоби оставил серебристый мобильник дома, а обычному телефону он бы свои мысли не доверил — даже если бы встретил редкий работающий экземпляр.

Короче говоря, Эмили он звонить не стал, и позднее она подтвердила, что он и впрямь с ней не связывался.

По пути он совершенно точно зашел в парочку пабов, но только чтобы побыть среди обычных людей — в отчаянии и в кризисных ситуациях Тоби никогда не пил, а сейчас он был и в отчаянии, и в кризисной ситуации одновременно. Позднее в кармане куртки он обнаружил чек, согласно которому он купил пиццу с двойным сыром. Но где и когда произошла это покупка, на чеке не сообщалось, а сам Тоби вообще не помнил, чтобы он ел тогда пиццу.

Разумеется, его одолевали ярость и отвращение к самому себе, и, разумеется, он постарался свести их к приемлемому уровню, для чего долго размышлял о концепции “банальности зла”, предложенной Ханной Арендт, и еще дольше прикидывал, вписывается ли в нее Криспин. Был ли Криспин, по его собственному разумению, лишь обычным слугой общества, вынужденным подчиняться давлению рынка? Может, сам Криспин так и считал, но вот Тоби с этим согласиться никак не мог. Тоби считал Джея Криспина типичным не повзрослевшим до конца ребенком — жестоким, аморальным, малообразованным, внешне вполне приличным и воспитанным, но в глубине души бессердечным и холодным человеком в сшитом на заказ костюме, которого сжирала неутолимая жажда денег, власти и уважения, и неважно, откуда все это возьмется. Ну что же. Он встречал потенциальных криспинов постоянно, во всех странах и городах мира. Просто до сих пор не сталкивался с таким, который добился бы успеха, торгуя смертью.

Несмело пытаясь найти хоть одно оправдание для Криспина, Тоби даже предположил, уж не дурак ли тот. Как еще объяснить грандиозный провал операции “Дикая природа”? После этого Тоби принялся мысленно препираться с Фридрихом Шиллером, который утверждал, что боги завидовали человеческой глупости и даже сражались за нее. Тоби был с ним не согласен: он считал, что глупость — не приманка ни для богов, ни для людей. И на самом деле все жаждали вовсе не глупости, а абсолютного, полнейшего безразличия ко всем проблемам, кроме своих собственных.

Примерно такие размышления занимали Тоби, когда он вошел к себе домой, поднялся по лестнице, открыл дверь квартиры и зажег свет — только чтобы тут же ощутить на лице мокрую тряпку, а на руках — наручники. Возможно — он никогда так и не узнал этого точно, — ему накинули на голову плотный мешок, который он не видел ни во время нападения, ни после и запомнил только по специфическому запаху клея. Все это служило прелюдией к самому жестокому избиению, с каким он сталкивался за свою жизнь.

А может — эта мысль пришла ему в голову уже потом, — мешок служил для нападавших обозначением запретной зоны. Ведь единственной непострадавшей частью тела Тоби оказалась голова. Из улик, благодаря которым он мог бы понять, кто же его избивает, был лишь незнакомый мужской голос без какого-либо акцента, который четко, по-военному приказал:

— Следов на пидоре не оставлять.

Самыми неожиданными и болезненными оказались первые удары. Потом, когда нападавшие зажали его в тиски, ему показалось, что у него вот-вот сломается позвоночник. Затем — что не выдержит шея. Еще они явно намеревались его задушить и даже приступили к этому процессу, но в последний момент все-таки передумали.

Но самыми мучительными оказались беспрестанные удары в живот, по почкам и паху, которым, казалось, не будет конца и которые продолжались, даже когда он наконец потерял сознание. Но прежде чем отключиться, Тоби услышал все тот же неидентифицируемый голос, обладатель которого наклонился к самому его уху:

— Не думай, что это всё, парнишка. Это тебе только на закуску. Помни.

* * *

Они могли бы бросить его прямо там, в прихожей, или отволочь на кухню. Но у нападавших, кем бы они ни были, существовал какой-то кодекс поведения, согласно которому они деликатно, словно гробовщики, перенесли Тоби на кровать, сняли с него ботинки и пиджак и поставили на прикроватный столик кувшин воды и стакан.

Часы показывали пять — но судя по тому, что стрелка не двигалась уже давно, их тоже можно было считать пострадавшими от потасовки. Дата на часах зависла между двумя днями. В четверг он встречался с Коротышкой, и тогда же его похитили и увезли в Сейнт-Джонс-Вуд, и, скорее всего — но вовсе не факт, — сегодня пятница, а значит, Салли уже наверняка беспокоится, долго ли еще будет пробиваться у него зуб мудрости. Шторы на окнах были отдернуты, но в комнате царила тьма — выходит, сейчас вечер или ночь. Но видел ли кто-нибудь эту тьму помимо него, неизвестно. Кровать была покрыта рвотой, как свежей, так и уже засохшей. То же — на полу. Тоби смутно припомнил, как ползком добирался до туалета, чтобы его стошнило в унитаз, но вскоре, как и многие отважные покорители горных вершин, обнаружил, что обратная дорога гораздо страшнее.

С улицы не доносилось шума машин или шагов прохожих, но, опять-таки, Тоби не знал, так ли это на самом деле или у него просто повредился слух. Те звуки, что до него долетали, казались приглушенными, задушенными, совсем не похожими на шум вечернего города — если сейчас и впрямь вечер. Нет, скорее, серый рассвет, а значит, он лежит вот так, периодически отключаясь, страдая от боли и выворачивая кишки, уже двенадцать или четырнадцать часов. Терпеть боль оказалось вовсе не так уж просто, и именно этим делом Тоби был беспрестанно занят, когда не валялся без сознания.

Наверное, именно поэтому он только сейчас расслышал громкий вой, доносившийся из-под кровати. Надрывался серебристый мобильник — уезжая в четверг, Тоби спрятал его между пружинами матраса. Почему он перед этим его не выключил, Тоби не смог бы объяснить даже самому себе. Видимо, телефон тоже пребывал в растерянности, так как скоро вой стал гораздо тише. Наверное, телефон подумывал, не отключиться ли вовсе.

Поэтому Тоби счел необходимым собрать остатки сил и скатиться с кровати на пол. Там он мысленно несколько раз умер, после чего просунул левую руку в матрас, зацепился за пружину и подтянулся. Правой рукой — онемевшей и, скорее всего, сломанной — он шарил в поисках мобильника. Схватив наконец телефон, он прижал его к груди, разжал левую руку и с грохотом упал обратно на пол.

После этого ему оставалось только нажать зеленую кнопку и как можно бодрее сказать “привет”. Ничего не услышав в ответ и устав ждать, он заговорил сам:

— Эмили, со мной все в порядке. Чуть измотался, вот и все. Ты только не приезжай, прошу тебя. Я заразен. — Эта тирада означала, что Тоби безумно стыдно. Дело с Коротышкой кончилось катастрофой, и он так ничего и не добился — кроме того, что его избили. Он облажался, совсем как ее отец, а помимо этого был уверен, что за его домом следят, так что ей совсем-совсем не надо приезжать, хоть она и врач и все такое.