Царские сокровища, или Любовь безумная - Валентин Лавров Страница 80

Соколов шагал к «Пуппу» и мало радовался грядущему свиданию с генералом, который знал Эриха фон Бломберга с детской поры. Что, сейчас его самого отправят в Локет? Да, провал совсем неуместен, когда царские сокровища уже в руках. Соколов еще не знал, что эти сокровища делали несчастным всякого, кто к ним прикасался: две дамы эпохи Петра, фрейлина Васильчикова, ее посланец Хромой…

А пока что Соколов освежал в памяти все сведения относительно семьи Бломберг. Темным пятном оставалось их знакомство с Зауэрбрухом. Соколов решил: «Сдаваться не буду! Переколочу всех, кто окажется под рукой, захвачу ларец и удеру в горы!»

Тем временем подошли к роскошному «Пуппу», стоящему у подножия горы. Внизу, у подъезда, ярко горели электрические фонари, фланировали богато одетые дамы и мужчины. Семенивший рядом Бифштекс пропустил вперед Соколова, и швейцар распахнул тяжеленную дверь. На втором этаже зоркий глаз Соколова сразу заметил суету возле люкса: лакеи бегали с подносами, два уборщика протирали зеркально блестевший паркет, у дверей стоял в тщательно отутюженном мундире подтянутый обер-лейтенант. При виде Соколова он приветливо заговорил:

— Господин оберст, проходите! Генерал Фердинанд Зауэрбрух просит вас…

Соколов увидал стройного блондина в мундире и с крестом в петлице. На вид ему было лет сорок, твердый подбородок, крепкий в плечах, умный взгляд небесно-голубых глаз. Человек с интересом разглядывал Соколова. Как-то нерешительно протянул руку:

— Здравствуйте, Эрих! Вас узнать невозможно, вы вдруг стали двухметровым красавцем…

Соколов тоже вопросительно произнес:

— Это ты, Фердинанд? Мы с тобой всегда были на «ты». Боже, как время меняет людей! Но нет, глаза те же самые, глаза покорителя женских сердец.

Фердинанд Зауэрбрух воскликнул:

— Как, вы помните эту фразу вашей матушки, обращенную ко мне?

Соколов вдруг почувствовал счастливую расслабленность, когда все удается. Он непринужденно сказал:

— Когда мы с тобой играли в нашем доме в Штаргарде? Нет, я не помню этого.

— Как же, ваша матушка однажды сказала: «У этого малыша глаза покорителя женских сердец». Ну а вы, Эрих, хотя бы помните, что моя мама служила у вас на кухне посудомойкой, а мы, дети, играли вместе?

Соколов рассмеялся:

— Твою маму помню, а слова своей покойной матушки я в памяти не сохранил. Да в те давние времена мы и не думали еще о девушках, совсем были детьми. А матушка моя скончалась дома, в Померании, в прошлом году от инсульта.

— Да, я знаю. Я на прошлой неделе общался с вашим славным братом, по делам службы был в Генеральном штабе. Он мне ни слова не сказал, что вы ранены. Он мне лишь сказал…

Соколов лихорадочно соображал, что этот гнусный «брат» мог такое сказать? О, конечно, про плен! И решил: надо инициативу брать в свои руки. Он многозначительно произнес:

— Я ведь был в плену у русских под Вязьмой. И вот когда бежал, то и получил ранение… Разумеется, Вернер не мог знать о ранении. Он, думаю, даже не знает, что я устроил побег…

— Да, не знает. Он очень переживал ваше пленение…

— Он переживал за свое место в Генштабе!

— Но, господа, что мы с вами здесь стоим? Проходите, стол накрыт с восточной пышностью. И когда владелец ресторана узнал, что к нынешнему торжеству причастен и наш славный майор Эльберт, он наотрез отказался брать деньги.

Соколов серьезным тоном произнес:

— Наш Эльберт запугал все мужское население Карлсбада, обещает всякого строптивца отправлять на передний край.

Зауэрбрух улыбнулся, а Бифштекс, чувствовавший себя смущенно в такой изысканной компании, сразу приосанился:

— Попробовал бы ресторатор взять с вас хоть гульден, я завтра точно отправил бы его на передовую!

— Ну, Эльберт, вы излишне суровы! — улыбнулся Фердинанд. — Первый тост — за императора Вильгельма и нашу грядущую победу! Прозит!

Пили за счастливый побег Эриха, за встречу, за жен, за детей и прочее. Подняли тост за Вернера.

Соколов сказал:

— Брата очень мучает, что коллеги считают его чужаком, что его никто не любит. Он и впрямь порой витает в эмпиреях.

Фердинанд что-то вежливо возразил, хотя с этой характеристикой был вполне согласен. Он любезно поинтересовался:

— Как ваша рана, Эрих? Главный врач германской армии готов вас осмотреть и поменять повязку.

Соколов невозмутимо улыбнулся:

— Буду, Фердинанд, очень вам признателен! Скажите, какие последние вести с фронтов?

Генерал с охотой откликнулся, демонстрируя полное владение стратегическими вопросами:

— У нас прекрасно идут дела в Южной Галиции, где порой за день наши войска занимают до десяти — пятнадцати километров. Мы уже очистили громадную площадь шириной около двухсот километров и глубиной до ста. Захвачены важные позиции между железнодорожной станцией Броды и Карпатами. Генерал Бом-Ермоли сделал удачный фланговый прорыв к юго-западу от Тернополя до левого берега Днестра, нанеся большие потери в живой силе Седьмой армии. Русские в панике отступают. Австро-венгерские войска опрокинули противника к югу от линии Тернополь — Брзежаны, заняв важную железнодорожную магистраль. Генерал Корнилов, стоявший в глубине обороны, счел за благо несколько сменить позиции, отступить.

— Так что, это победа? — спросил Соколов.

— Пиррова победа! — откликнулся Фердинанд. — На Северном и Западном фронтах дела у нас неважные. Ошиблись в расчетах. Вроде бы из надежных источников получили разведданные, а те оказались дезинформацией, сбили с толку. Понесли тяжелые потери в живой силе. Пришлось отступить от двинских, кревских и сморгонских позиций. Но у русских — это всем ясно — силы на исходе, ибо государство развалилось, власть слаба. Счастье Германии, что в России пала монархия и в государстве царствуют безначалие и анархия. — Засмеялся. — Иначе был бы капут!