Аллегро - Владислав Вишневский Страница 8

Щёки у Лёвы округлые, надуваясь и опадая, работают как мехи. Это понятно, тут не только продуть, но ещё и выдуть чего-то надо! Глаза тоже в это время круглые, но не тусклые, с неприкрытой восточной грустью, а наоборот, искрятся негасимым задором и скрытой хохмой… Хохмой. Да, хохмой, и это замечательно! И если скучное человечество до сих пор ещё не вымерло, в этом заслуга таких именно… Всегда среди нас есть такие — мы говорим о музыкантах! — с кем даже в скорбной ситуации жить хочется.

Музыкант Левон в низко обвислых, сзади и на коленях, насквозь промокших брюках, позорно прилипших к рельефным формам. На ногах растоптанные сандалии. Из-под снопом накинутой на голову и плечи сиреневой прозрачной женской плащ-накидки, можно заметить неопределённого цвета старую, выгоревшую видимо на солнце рубашку-тенниску. Остальные девяносто шесть процентов его физического объёма свободно поливается дождём, как большая садовая клумба. Внешне парень неуклюжий, как и все большие люди или слоны, например (тигры, жирафы, бегемоты), но инструмент он обнимает любовно и нежно, с грацией, будто страстно влюблён, согреть хочет. Раструб тубы он держит чуть наклонно, под углом, стараясь так уж сразу не наполнить дождём объёмное нутро инструмента. Время от времени шумно продувает скопившийся в инструменте конденсат. Возраст этого музыканта — если абсолютно точно! — как раз между возрастом пацана барабанщика, и первыми двумя… Ну, там, плюс — минус. Точняк! Такими, как он, в спецназе бронированные двери кажется с разбегу пробивают или в сумистах на татами топчутся, а он, поди ж ты, нет, в музыканты записался. Молодец, значит, мужик, понимает, кого девки больше любят. Наш человек.

Ещё есть один, пятый.

Он на тромбоне гудит — это такая «штука» интересная с кулисой. Штука напоминает фанфару, или пионерский горн, кто помнит, только раструб у тромбона побольше, и сбоку как-то приделана кулиса. Определение не музыкальное, но предмет помогает разные звуки создавать. Сама кулиса по форме похожа на женскую шпильку, которыми они волосы на голове закалывают. Но совершенно ровная и длинная. И она то выдвигается музыкантом, то задвигается. Это не объяснишь, это видеть надо. Очень сложный инструмент, кстати. Никаких клапанов на тромбоне нет, нажимать не на что. Кулисой звуки и вылавливают. А это сложно, невероятно сложно, но не этому музыканту. Потому что он солист. Не только сейчас, вообще. «Выдувает» свою партию легко и вдумчиво. На лице понимание и скорбь. Сказать: профессионально исполняет — значит… обидеть этого музыканта. Высоко профессионально — это будет правильно. Это Геннадий Мальцев. Он не намного старше тубиста… если приглядеться. Но он белёсый. От макушки и ниже, включая всё, что там может быть дальше. Явно признаки прибалтийского семени в нём доминируют или… Нет-нет, вот только не ариец, — откуда ему у нас взяться, если он по документам и всем метрикам чисто русский! К тому же, лицо в едва заметных конопушках… На голове промокшая бейсболка, он в армейской рубашке без опознавательных знаков, тоже размокшей… ниже шорты. Естественно тоже намокшие, они с широкой резинкой, как у боксёров, но очень длинные, как с баскетболиста снятые… гораздо ниже колен. Сам он высокий. Можно сказать — шест или «дядя, достань воробушка», а может и сын того самого дяди Стёпы. На самом деле это сильный и мосластый Генка Мальцев. Генка и Генка, классный музыкант и отличный товарищ.

Музыканты идут — странное зрелище! — исполняют партии, поглядывают себе под ноги, иногда друг на друга, чаще на того, который с трубой. Он видимо главный. Конечно, он главный, Женька Тимофеев, просто Тимоха.

Вот уже — всё замедляясь, процессия подошла к конечному пути своего маршрута… Сошла с дороги… Охватывая кольцом, сгрудилась в одном месте… у свежевырытой — «эх, жизнь копейка!» — могилы… Тут и оркестр умолк. Всё.

Отыграли.

Закончилась халтура.

— Сворачиваемся…

Музыканты мгновенно засуетились, ожили, будто на эскалатор «кольцевой» им нужно первыми успеть. Подгоняемые вспыхнувшими рыданиями печальной траурной церемонии, музыканты быстренько заспешили в хвост процессии. Почти бегом… Там их уже и автобус ждал.

— Быстро, чуваки, быстро! — с беспокойством в голосе поторапливал старший, именно тот, который с зонтом и трубой был. — Опаздываем! Копец!

— Атас, чуваки, полный мажор! — нервничает и кларнетист.

Спешно, но без суеты, музыканты — мокрые, как из бассейна — погрузились в автобус, и он, неловко пятясь и тычась то носом, то задом в могильные оградки по обеим сторонам дороги, всё же развернулся, радостно стрельнув выхлопной трубой, покатил по извилистым, запутанным тропам вечного города к тому городу, другому. Который яркий, и красивый, живой, и… Тёплый.

— Ой, опаздываем! Ой, писец! — бормотал под нос Геннадий Мальцев, остальные молчали, добавить к вышесказанному было нечего.

Старший, достав из кармана полученные оркестром за работу деньги, отсчитал каждому его часть. Раздал.

— О, бабки-бабульки… Дай Бог не последние! — ёрничая, пропел большой Левон Трушкин, оглядывая на себе одежду, в поисках сухого места.

— Ещё бы так раз пять-десять получить… — подмигивая, заметил барабанщик, в кепке. — В день… Пусть даже не просыхая.

— Ага, просохнем, если опоздаем!

— Это да, выжмут! Это факт. Хотя прискорбный!

Изрядно поплутав, водитель нашёл таки выезд из скорбного лабиринта, и тут же уехал обратно… высадив, естественно, музыкантов. Их уже ждала другая машина: микроавтобус «Газель». Грохнув обеими дверями, старший снова скомандовал водителю: «Гони, Паша, дорогой! На развод опаздываем! Гони!»

— А бутыльброд, чуваки? — смело поинтересовался водитель.

— Ты довези сначала, — парировал трубач. — Опаздываем, Паша. Будет тебе бутыльброд. Гони.

— Так бы сразу и сказали, дорогие товарищи-лабухи. От винта…

— Ага, взлетай, только не разбейся, — обтирая влажное лицо, мокрыми же ладонями, беззлобно пробурчал тубист Лёва Трушкин.

— Не надо взлетать, люди, дембеля берегите, мне завтра домой… Документы в кармане… — изобразив на лице жалостливую мину, похвастал барабанщик-дембель. — Меня мама ждёт. Я домой хочу!

— Если опоздаем, ты не на дембель, голубь, полетишь, а на губу! — озвучил перспективы Александр Кобзев, кларнетист, и добавил в соответствующей минорной тональности. — Ну полный мажор! И мы тоже…

— Я на губу не хочу! — тут же высказался басист Лёва Трушкин, мама армянка, папа русский. — Но с ним же, — он кивнул на водителя, — опять мы куда-нибудь вляпаемся. Как прошлый раз.

Все помнили ту историю. Так же, торопясь, смело вырулив из пробки на встречную полосу — время поджимало, — нанесли некоторый — мягко говоря — морально-материальный урон и себе, и некоему чужому транспортному средству иностранного производства. Лакированному и дорогому! У-у-у, что тогда было!

— Не боись, Лёва, — отозвался водитель, — мы учёные. Нам не впервой стартовать… — в подтверждение тезиса легкомысленно даже пропел известную строчку из знакомой песни. — «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», — на этом прервал себя, чтобы акценты укоризненные расставить. — А кто старое помянет, Лёва… — заметил он с угрозой… Музыканты с интересом повернули головы к водителю, как это он себе представляет? По габаритам водитель как «запорожец» против Лёвы-«КАМАЗа», можно сказать шпендик. — Зуб даю! — в шутку всё перевёл водитель. — На этот раз парашюты точно не понадобятся, как и подушки безопасности. Слово офицера, во! — ёрничая, бодро продолжил Паша, и резко скрежетнув шестерёнками коробки передач, вновь сам-себе забубнил. — «Преодоле-еть пространство и просто-ор… Нам разум дал стальные руки-крылья… Ля-ля-ля-ля-я-ля… пламенный мотор…»