Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов Страница 8

На все его предложения, попахивающие перспективой остаться с ним наедине — именно в том смысле, что будет предпринята попытка овладеть ею, Данута отвечала отказом. И только вчера, неведомо по какой причине, в ее защите, по ее, конечно, воле появилась брешь.

Брешь, обернувшаяся ночью злого, до самого рассвета, секса. Ни он, ни она не произносили никаких слов о любви. К чему лицемерие?

Владислав хотел раздеть ее, но Данута оттолкнула его и разделась сама. Несмотря на худобу, выглядела она чертовски соблазнительно, и это лишний раз подтверждало истину, что женская привлекательность, если иметь в виду красоту тела, зиждется не на размерах, а на пропорциях.

— Ну, чего пялишься? — беззлобно поддернула она и тут же предупредила: — Я даю тебе то, чего ты давно хотел. Попробуй только осрамиться. По полной программе, понял?

И получилось так, как Данута того и желала: ублажающей стороной был он, а она — ублажаемой. Он со сладкой злостью отдавал ей себя, она с не менее сладкой, чуть презрительной злостью его принимала. Он был рабом на этой галере секса, нисколечко не возражая против вымечтанного рабства, а она — надсмотрщицей, которой хотелось повиноваться. Галера вошла в гавань отдыха и покоя лишь тогда, когда декабрьское солнце яро принялось выполнять свои дневные обязанности.

— Как мужчина, ты неплох. Очень даже хорош, — похвалила Данка, поворачиваясь набок, лицом к стене. — Ты оправдал мои надежды. Пожалуйста, не пей сегодня. Во-первых, похмелье — шаг к алкоголизму, во-вторых, я приглашаю тебя на завтра к себе. Мне кажется, трезвым ты будешь еще лучше.

— Я постараюсь, — пробормотал он, вгоняемый в сон ужасной усталостью. — Я постараюсь понравиться тебе еще больше…

И вот теперь, когда все добропорядочные краковчане, усердно потрудившись с утра, торопятся к обеденным столам или взятым из дома бутербродам. Владислав, перебрав в больной голове вчерашнюю, пропитанную спиртным одиссею, весьма часто прибегая к реконструкции событий или их домысливанию (обрыв, черт возьми, пленки!), уныло свесил ноги с хлипкого, неустойчивого раскладного диванчика — трижды они с Данкой переворачивались вместе с этим ложем любви, оказываясь на полу, и в голове у него была одна мысль: Господи, почему мне так плохо и что нужно сделать для того, чтобы стало чуточку легче?

Владислав стал на нетвердые ноги и отправился на кухню. Стакан холодной минеральной воды чуточку смягчил похмельный синдром. В шкафчике обнаружился молотый кофе «арабик». Что-то, а кофе Владислав готовить умел. Его крепкий вкус и аромат тоже слегка взбодрили его. Пару раз он выглянул из кухни — Данка еще спала. Простыня, под которой она вольно разметалась, подчеркивала предельное изящество ее тела. «Правильно говорят: худые девки — злое…е», — подумал Владислав и про себя засмеялся: — Я вчера побывал не в постели, а в соковыжималке. Да, эта девочка предпочитает единственно лишь фреш».

Если честно, Данка произвела на него большое впечатление своей инициативностью и изобретательностью Владислав и сам понимал толк в телесной любви, его мастерство любовника было разносторонним, отточенным, филигранным, женщины всегда получали от него то, что им хотелось и даже больше. Но практически всегда в дуэте соития первую скрипку играл именно он. Но этой ночью нею, или дирижером, выступила эта ненасытная худышка. Надо признать, своими сексуальными вывертами, вывихами, полнейшим бесстыдством, откровенностью в тех желаниях, которые другие предпочитают задавить в себе, как рвущийся наружу крик, она возбуждала Владислава, как никто и никогда раньше, доводила его до белого каления, до счастливого, блаженного умопомрачения.

Только потянулся к чашечке кофе, чтобы отнести ее Данке в постель, как позвонил отец. Он и вчера прорывался, но его вызовы сознательно игнорировались — Владислав не хотел портить настроение из-за отцовского, в общем-то, справедливого недовольства — сколько можно прожигать жизнь? Но сегодня нельзя было не откликнуться — старик разволнуется, так и до инсульта недалеко.

— Ты в порядке? — спросил Андрей Феликсович с плохо скрываемым раздражением.

— Как видишь, — сдержанно ответил Владислав.

— Точнее — как слышишь! — скрыть нотки раздражения отцу уже не удалось, — Когда-нибудь ты доиграешься и пожалеешь об этом, но будет поздно.

— Папа, чего ты хочешь? — приглушенно, чтобы не разбудить девушку, спросил Владислав. — Я приеду домой вечером.

— Да, в общем-то, ничего. Просто хотел сказать, что умер Тимофей Севастьянович Медовников. Вернее, его убили.

— Жаль, — немного помолчав, сказал Владислав. — Он произвел на меня хорошее впечатление — умный, эрудированный человек… Ты позвонил лишь ради того, чтобы сообщить о смерти своего приятеля?

— Да. Разве это малозначащий повод?

— Но я-то тут при чем?

— Не при чем! — согласился отец. — Ладно, извини.

Трубка замолкла, и Владислав с чашечкой кофе заторопился к Дануте. Она, конечно, уже не спала — телефонный разговор разбудил ее. Полусидя в постели, она обласкала Владислава летней цикориевой голубизной глаз, достойно, как графиня, а не дочь железнодорожного рабочего из приграничного Пшемысля, меняющего колеса у составов из России, Украины и Беларуси и открывающего им путь в Европу, приняла кофе, испытующе, едко спросила:

— Старые подружки?

— Отец! — скривясь, отмахнулся Владислав. — Для него мое отсутствие дома — повод для больших переживаний.

— Напрасно иронизируешь, — серьезно сказала Данка, сбрасывая простыню и подбирая ноги так, что острые коленки оказались выше головы. То, что выставлены напоказ ее потаенные прелести, девушку совершенно не заботило.

Владислав, конечно, не упустил шанс бросить на Данку пристальный взгляд. Мгновенно отметил про себя, что опять налился желанием, как весенний клен соком.

Его готовность не укрылась от нее:

— Погоди, допью твой утренний кофе… Ты — настоящий шляхтич…

Она еще держала пустую чашечку двумя пальцами, а он уже торопливо и жадно целовал ее в губы, ловя горьковатый привкус кофе и какой-то еще нераскрытой, неразгаданной им тайны…