Бальзам на душу - Светлана Алешина Страница 8

– Не знаю, может быть, и был, конечно, – убийственным тоном сказал директор. – Только не в тех войсках. Вы не знаете, что Федченко до сорок пятого года служил в карателях? Грубо говоря, являлся эсэсовцем со всеми вытекающими отсюда последствиями…

В первую минуту я растерялась. До сих пор подобная мысль даже не приходила мне в голову. Но она была безусловно важна – я немедленно вспомнила о картах более чем полувековой давности и почувствовала, что нахожусь совсем рядом с разгадкой.

– Федченко был эсэсовцем? Откуда вам это известно? – взволнованно спросила я.

Семен Семенович снисходительно пожал плечами и ответил:

– Это все-таки наша работа, уважаемая Ольга Юрьевна! Какой-то минимум сведений о своих подопечных мы обязаны иметь. Даже если они нас не очень интересуют.

– А не могли бы вы поделиться ими со мной? – спросила я. – Честное слово, это очень важно!

Директор вторично пожал плечами.

– Строго говоря, я уже поделился, – заявил он. – Больше мне сказать вам нечего. Федченко не докладывал мне свою биографию. Я лишь знаю в общих чертах, что во время войны он служил в эсэсовской дивизии, которую формировали из украинцев, – «Галичина», что ли, – затем до 1947 года скрывался в Тарасове под чужой фамилией, затем был арестован и отсидел в лагерях в общей сложности около двадцати пяти лет. Где он был потом, не знаю, но в 1985 году он опять приехал в Тарасов, полностью реабилитированный, и даже, кажется, поселился в том же доме, где жил прежде. У него здесь оставалась сожительница – она умерла лет десять назад. А он, как видите, жил до сих пор, ничто его не брало – ни лагеря, ни болезни. Видно, такие и на том свете никому не нужны.

– И тем не менее он умер, – подытожила я. – Интересно, что записано в свидетельстве о смерти?

– Что там может быть записано? – проворчал Семен Семенович. – Умер во сне. Остановилось сердце. Вскрытия не проводилось – в девяносто лет любая смерть уже считается естественной, не так ли? Похоронили уже на следующий день. У нас это делается быстро.

– Значит, к этому человеку никто не проявлял интереса? – спросила я.

Семен Семенович недовольно поморщился.

– Во всяком случае, не я, – сказал он. – У меня здесь не один десяток более симпатичных пожилых людей, которые действительно заслуживают интереса и заботы. А этот… По-моему, вы первая, кто им заинтересовался. Впрочем, есть у нас тут один чудак – Филимоныч. Санитаром работает. Страсть любит вести душеспасительные беседы с такими же чудаками, как он сам. Вот он с Федченко наверняка общался. Поговорите с ним. Только сразу предупреждаю – к нашему Филимонычу без «красненькой» и подходить бесполезно – пошлет. Хотя сам руководитель, говорю это без осуждения, потому что есть люди, которых уже ничто не может испортить, они как бы законсервировались в одном состоянии… А вас мне все-таки жалко, хотя и не люблю я журналистов…

На этой оптимистической ноте мы с Семеном Семеновичем расстались, и я отправилась искать санитара Филимоныча, предварительно отлучившись ненадолго в киоск на ближайшем углу, где приобрела пресловутую бутылку «красненькой».

Наверное, в доме престарелых действительно закончился тихий час, потому что к моменту моего возвращения двор наполнился старичками и старушками, которые неспешно прогуливались по асфальтовым дорожкам, сидели на лавочках и поглядывали на меня с любопытством и надеждой. Эти словоохотливые старушки и помогли мне разыскать сумрачного худого человека в черном сатиновом халате, который на заднем дворе сгребал какой-то мусор.

Отнесся он ко мне сначала не менее настороженно, чем директор, но бутылка волшебного напитка сделала свое дело – Филимоныч заметно подобрел, а узнав, что я интересуюсь покойным Федченко, тут же согласился со мной побеседовать.

– Вот такая она, жизнь! – философски заметил он, когда мы уединились в какой-то подсобке, где было единственное крошечное окошко, настолько пыльное, что сквозь него едва пробивался солнечный свет. – Грешник ты или праведник, а все одно – лежать тебе в земле сырой до самого Страшного суда. А там уж господь рассудит, какой тебе, значит, будет конец! Григорий Сидорыч много нагрешил, ох, много! А судить мы его с вами не вправе, вот ведь в чем закавыка! – С важным видом Филимоныч сунул в рот скрюченную сигаретку и закурил, весь окутавшись облаком вонючего дыма.

– Да я ведь и не судить пришла, – напомнила я. – Мне просто интересно, навещал ли кто Григория Сидоровича, пока он здесь жил, и что это были за люди. Я, понимаете ли, готовлю газетную статью…

– Это нам без разницы, – добродушно сказал Филимоныч. – Наше дело – мусор, да если починить чего… Ну, конечно, поговоришь с одиноким человеком. Григорию Сидорычу порассказать-то было о чем – это уж верно! Его дураком у нас считали, а напрасно, – санитар покачал головой. – Дураком он до самого конца не был. Надежды у человека не осталось, это да! Через силу жил.

– И чего же он вам рассказывал? – полюбопытствовала я.

– Много чего, – уклончиво ответил Филимоныч. – Истинное хождение по мукам – такая жизнь у человека была. Много зла другим сделал, но и сам – испил чашу! А вас конкретно что интересует? Вы спрашивайте, не стесняйтесь, потому что его тайны уже никому вреда не сделают…

Я не была в этом уверена, однако предложением задавать конкретные вопросы воспользовалась незамедлительно.

– Если честно, – сказала я, – то меня интересует, не было ли у вас с Федченко разговора о географических картах?

– О картах? – прищурился Филимоныч. – Да почти что и не было. То есть сказал он мне за день до смерти, что прячет какую-то карту, – обещал прояснить все назавтра, – да потом к нему из собеса пришли, а в ночь он и умер. Так я и не узнал про карту. Да мне и без надобности.

– Погодите, – встрепенулась я. – Значит, к Федченко все-таки кто-то приходил? Из собеса, говорите? Вы этих людей видели? Описать можете?

– Можно и описать, – согласно кивнул Филимоныч. – Люди солидные, при галстуках. Виски седые. Видные из себя мужчины. Двое. Под вечер приходили. Малость побеседовали, а ночью Григорий Сидорович и помер.

– Послушайте, а может, они не из собеса были? – спросила я. – Под вечер… Разве из собеса под вечер ходят?

– А это я не знаю, – пожал плечами санитар. – Сказали – из собеса. Наше дело маленькое. Я-то их вообще издали видал – моя смена дневная была, я домой собирался. Утром уж пришел, а Григорий Сидорыч приказал долго жить. Такая вот судьба.