Зло вчерашнего дня - Нина Стожкова Страница 8

Викентий Модестович с готовностью вскочил с места и, выпрямив спину, послушно засеменил за Серафимой.

Викентий Модестович с юности увлекался фотографией и был типичным «фоточайником»-энтузиастом. Домашние давно выучили жемчужины его фототеки наизусть и все чаще старались увильнуть от просмотра семейных альбомов. Зато в Серафиме патриарх нашел благодарного зрителя и слушателя. Девушка с удовольствием изучала все ответвления раскидистого семейного древа, с интересом рассматривала черно-белые детские снимки Люси и Гарика, фотографии покойной жены Викентия Модестовича середины прошлого века и не уставала делать комплименты фотографу. Ракурс, композиция, свет — все вызывало бурное восхищение.

— Похоже, скоро дед даст Серафиме почитать мемуары, — шепнула Люся Ангелине в саду. — Она стремительно вошла, нет — вбежала! — к нему в доверие. Между прочим, подобная честь выпадает не каждому в этом доме.

— Умная, похоже, у Стасика девушка, — задумчиво отозвалась Ангелина, собирая черную смородину в большую плетеную корзинку. — Сима начала завоевание семьи с самого заковыристого родственника. Найти ключик к патриарху — это не с Гариком пококетничать и не с Катюшкой похихикать. Тут и кротость, и ум, и умение слушать и восхищаться, да вообще много чего нужно. Да, Люсь, повезло тебе с будущей невесткой. Девочка не так проста, как кажется.

— Я же говорила тебе, что на эти темы давно не заморачиваюсь. — Люся съела самую крупную ягоду и, вытерев тыльной стороной ладони губы, устало провела рукой по лбу. На коже остались темно-красные полосы. Господи, как похоже на кровь… Лина вздрогнула и, достав платок, вытерла подруге лоб.

— У Стасика девушки меняются, как… как цветы на моих клумбах. Интересно, сколько эта красавица выдержит? — словно размышляя вслух, спросила Люся.

— Серафима так же похожа на его прежних подружек, как твоя любимая шоколадная лилия вон на тот лопух у сарая, — возразила Лина. И добавила: — Стасик будет полным идиотом, если упустит такую девушку.

— Не упустит, — вздохнула Люся. — Сама уйдет. Стасик тот еще фрукт…

— Думаю, теперь он резко поумнеет. — Лина невольно улыбнулась тому, что увидела.

Из дома появилась Серафима с пластмассовым креслом в руках, за ней величаво следовал патриарх с пухлой синей папкой под мышкой.

— А вы не могли бы еще раз прочитать ту главу, в которой пишете об отношениях поколений? — попросила Серафима партиарха. — Там столько мудрых, оригинальных мыслей о воспитании и о детях.

— О каких еще детях? — недовольно спросил Викентий Модестович. Он никогда не страдал особым чадолюбием.

— Что значит — о каких? — оторопела Серафима. — О ваших. О Людмиле Викентьевне. Об Игоре Викентьевиче.

— А, ну да, ну да… — нехотя согласился патриарх. Он-то надеялся зачитать юной восторженной слушательнице совсем другое место из мемуаров. Тайно мечтал блеснуть оригинальными мыслями и философскими парадоксами. Но пришлось подчиниться.

— Ну хорошо, слушай. Хотя это не самое сильное место в рукописи. «В тот год Люська отчаянно мечтала о собаке. Она постоянно таскала на веревке старый носок, укладывала его спать, гладила, заставляла „служить“, брала на прогулку. И мы с матерью сдались. Так в нашем доме появился крошечный щенок эрдельтерьера — всеобщая любимица Дэзи. Никогда прежде я не поверил бы, что собака может стать полноправным членом семьи».

— Как повезло Людмиле Викентьевне, — вздохнула Серафима. — Я тоже всегда мечтала о собаке, но мама даже мысли такой не допускала. А теперь, пожалуйста, прочтите то место, где вы пишете про Гарика и его велосипед.

Патриарх расцвел от похвалы, покорно нашел в рукописи нужное место и начал читать ровным глуховатым голосом:

— «Однажды Гарик упросил меня купить велосипед. Это был „Орленок“, предел тогдашних мечтаний школьников. Сын назвал его „Орлик“, поставил в детской возле своей кровати, а ночью мы услышали ужасный грохот. Велосипед свалился на пол и разбудил весь дом, когда Гарик отправился по малой нужде. Пришлось выселить двухколесного друга из комнаты, невзирая на слезы сына».

— Как точно вы передали детскую психологию! У вас, безусловно, яркий писательский дар, — польстила Серафима. — Так и представляешь себе маленького Игоря Викентьевича, спящего чуть ли не в обнимку с огромным велосипедом… А у моей мамы вечно не хватало денег на самое необходимое, не то что на велик, — тихо, словно через силу, призналась она.

И Викентий Модестович, внезапно ощутив классовую неловкость, поспешил перевести разговор на другую, отвлеченную тему. Вскоре Серафима уже хохотала как сумасшедшая, слушая изрядно пронафталиненные семейные истории в пересказе наблюдательного, язвительного мемуариста.

Со вчерашнего дня, а точнее, с появлением в доме Серафимы Викентий Модестович и вправду словно помолодел лет на двадцать. Из шкафа были извлечены английский вельветовый пиджак шоколадного цвета и парадные бежевые брюки, а клетчатый плед, которым он прежде укутывал ноги, поспешно задвинули в самый дальний угол. Французская туалетная вода, несколько лет пылившаяся в серванте, внезапно поселилась на полочке в ванной. Нет, разумеется, Викентий Модестович был человеком здравого ума и не допускал даже мысли о том, что может увести у молодого симпатичного внука юную красавицу. И все же… Разговаривать с очаровательными девушками не считалось предосудительным даже во времена инквизиции. Тем более если красавица оказалась не глупа и сама записалась в собеседницы. Вот и отлично! В кои-то веки среди равнодушных и, скажем прямо, недалеких домочадцев появилась внимательная слушательница. Валерии и Марианне вечно некогда, у них полно дел в городе, а Серафима, кажется, поселилась в доме надолго и не прочь помочь уставшему от жизни творцу привести в порядок его записи…

Серафима и вправду охотно болтала с «дедом Викешей», подробно расспрашивая его о семье, о детях — Люсе и Гарике, сочувственно выслушивала жалобы на бестолкового сторожа Василия и его шумную жену Олесю. У той вечно случались какие-нибудь необыкновенные истории, разраставшиеся в ее изложении в длинные устные новеллы. Причем Олеся всегда завершала рассказ не шибко оригинальной моралью. А истории были достойны криминальной хроники. То ее прямо на деревенской улице пытался затащить в машину какой-то кавказец, загипнотизированный пышными малороссийскими формами. То воришки срывали в метро сумку с мобильником и деньгами. То ее «разводили» на жалость нищие, которых она потом видела во вполне цивильных одеждах и даже однажды — в приличной машине. Рассказывая об этом, патриарх буквально кипел от негодования: нет, ну как можно быть такой растяпой! Не девочка ведь! Тетка здоровая! Серафима слушала жалобы Викентия не перебивая, зеленые глаза ее лучились вниманием и сочувствием, пухлые детские губы расплывались в обворожительной улыбке.

— Ну, Сим, у тебя и терпение! — удивлялся Стасик, безуспешно пытаясь увести возлюбленную. — Сколько можно мусолить эти занудные семейные истории? Помяни мое слово, скоро дед заставит тебя слушать с ним оперы и читать его скучнейшие статьи о кино.