Самая коварная богиня, или Все оттенки красного - Наталья Андреева Страница 8

Он пришел к Веронике попрощаться. К большому удивлению Эдуарда Олеговича, он ее застал в доме одну. Ни мамы, ни жениха не было.

– Андрей в смену, мама тоже на работе, – пояснила Вероника. – А у меня сегодня уже уроков нет. Может, в лес пойдем? Погода хорошая. Погуляем.

– Да. Можно пойти в лес. Я почти закончил картину. Вам нравится, Вероника?

– Немного странно. Не похоже на те портреты, которые я видела до сих пор. Но я не берусь судить…

– Вот и хорошо. Я выставлю ваш портрет в столице, в Манеже.

– В самом Манеже?! – Она взялась руками за вспыхнувшие щеки. – Ох, какой же вы… Знаменитый.

Листов невольно смутился. Все-таки задурил он девушке голову. А у нее скоро свадьба. По дороге на лесную опушку Вероника как-то невесело рассказывала о приготовлениях к свадьбе. Уж и заявление в загс подали, и список гостей составили. Времена трудные, но ничего. Мама всю жизнь ей на свадьбу копила, да и родители Андрея помогут.

– Эдуард Олегович, а вы не задержитесь до нашей свадьбы?

– Еще на месяц?! Нет, не могу, извините, Вероника. Я и так здесь долго живу. У меня в Москве дела. Извините, – повторил он.

– Я все понимаю, вам надо в столицу. Здесь у нас скучно, а скоро и вовсе будет неприглядно. Но мы ничего, привыкли. А вот вы вряд ли привыкнете.

– Я вас ничем не обидел? – испугался он.

– Нет, что вы. Все было просто замечательно!

– Но у вас лицо грустное. Почему?

– Скажите, Эдуард Олегович, ведь вы любите меня?

Он чуть не споткнулся. Какая она прямая и слишком уж откровенная! Или все провинциалы такие? А как же любовный флирт, древняя как мир игра, полувзгляды, полунамеки? Спросила в лоб: любишь или нет? И что на это ответить? Листов смешался.

– Почему вы молчите? – Вероника остановилась и посмотрела на него в упор.

– Откуда вы знаете, что люблю? – Он не сказал ни да, ни нет. Пусть сама решает.

– Чтобы написать такой портрет, надо любить. Ведь так?

Да она, оказывается, все поняла! Не поняла только, что любовь бывает и такая: на одну картину. Или не знает этого? Ну что теперь делать? Что?! Разбить ей сердце? А хватит ли сил? Листов заколебался.

– Да, я люблю вас, Вероника. Но я не могу вполне объяснить своих чувств, не могу сказать правду…

– Правду о том, что вы не можете жениться на мне? Да я ничего и не прошу. И никогда не попрошу. Не бойтесь, что я могу чего-то попросить. Я даю вам самое честное, пречестное слово.

– Вероника…

– Поцелуйте меня.

Он не мог ей отказать. Она, кажется, давно на это решилась. Он уезжает, а она остается. Больше они не увидятся никогда. Вряд ли в ее жизни будут еще такие яркие события: приезд столичного художника, который напишет необычный портрет, призрак славы, появившийся на горизонте и внезапно исчезнувший. Она, возможно, так и не узнает, какой фурор произвел ее портрет, не узнает, как она на короткое время стала музой всей столичной богемы. И она хочет урвать хоть маленький кусочек этой славы. Чтобы говорить своим детям, а потом и внукам: «Когда-то меня любил гений, который написал мой портрет. Об этом даже есть в энциклопедии».

– Я тоже вас люблю. Что же вы остановились?

– Зачем ты это делаешь, Вероника?

– Я хочу помнить… Всегда, всю жизнь… Если вы меня не полюбите по-настоящему, я буду потом жалеть. Я хочу, чтобы вы у меня были первым, понимаете?

Как он ругал себя потом, что не устоял! Потому что все случившееся было для него позором. Он выпил до дна свою Веронику и оставил ее совершенно обессиленной и пустой. Ведь он ее уже не любил. Все его мысли были далеко отсюда, в столице, где его ждала слава. Эдуард Листов запрещал себе думать об этом дне, навсегда вычеркнув его из своей долгой, богатой событиями жизни. Надо отдать должное и Веронике: она сдержала слово и никогда ему об этом не напоминала. Он долго не знал, как сложилась ее судьба, простил ли ее Андрей, вышла ли она замуж.

Домой они возвращались молча. Листов понял, что должен уехать как можно скорее. Не просто уехать, а убежать. Никогда больше он не сможет посмотреть в глаза своей музе.

– До свидания, Эдуард Олегович, – холодно сказала она, остановившись у калитки. – А лучше сказать, прощайте.

– Про… – хлопнула дверь.

«Я негодяй», – подумал Листов и, перекинув через плечо белоснежное кашне, насвистывая, пошел вниз по улице. Он знал, что угрызения совести покинут его, едва тронется поезд.

Отъезд

– Грибочки-то, грибочки не забудьте, Эдуард Олегович! Хоть и недолгая, а все ж память! – суетилась Алевтина, засовывая ему в сумку банку с маринованными белыми грибами. – Жене кланяйтесь, пусть она не сердится на нас. За то, что гостинцы скромные. Угождали как могли.

Ох уж эта Алевтина! Он мечтал, чтобы скорее закончилась посадка и проводник попросил провожающих выйти из вагона. А ведь говорил ей:

– Может, не надо тебе, Аля, на вокзал со мной ходить?

– Да весь город и так знает! – отмахнулась она. – Не беспокойтесь, мы в столицу не ездим, а коли доводится, то больше по магазинам, не по музеям. Никто не узнает, что вас любовница на вокзал провожала. А меня удовольствия не лишайте, Эдуард Олегович!

– Опять ты по отчеству! И на «вы»!

– Так ведь жизнь у нас новая начинается, Эдуард Олегович! Вы, значит, одной дорогой пойдете, я другой. Вы к жене образованной возвращаетесь, а я к своим грядкам. Огород пора под зиму пахать. Жизнь, она продолжается. Что погостили у нас, спасибо огромное, что вниманием не обошли, хоть и столичная знаменитость, опять же спасибо.

– Аля, ну зачем ты так!

– Пора уже! Заходите в вагон!

– Погоди…

Листов испытывал огромное облегчение оттого, что сегодня последний день его пребывания в этом городе. Загостился он. Жена уже закидала телеграммами: «Когда приедешь?»

Он заметил, как у соседнего вагона топчется Василий. Ближе подойти не решается, не хочет показаться навязчивым. В руках у местного живописца огромная папка. Наверное, новые рисунки.

– Василий! – окликнул его Эдуард Листов. – Что ж ты не подойдешь попрощаться?

Тот с сияющим лицом пошел, нет, побежал к столичной знаменитости.

– Что это у тебя? – Он кивнул на папку. – Очередные шедевры?

Листов сказал это без иронии, но Василий смешался.

– Может, покажете там, в столице, кому, – замялся он. – Но ежели не возьмете, я не обижусь.

– Давай, – улыбнулся Листов, забирая папку. – Я покажу.

– А если сразу скажут, что плохо, так вы уж вовсе про меня забудьте. Ничего, переживем как-нибудь. Наталья-то мне место нашла. Кочегаром в котельной. И платят больше, чем сторожу. Хорошее место, я уж и согласие дал.