Семь божков несчастья - Фаина Раевская Страница 8

— А насчет работы не расстраивайся. Оно к лучшему. Твоего начальника все равно скоро снимут…

Я, как говорится, выпала в осадок. Такого со мной еще не случалось!!!

…Лет пять назад я сильно мучилась головой. В том смысле, что болела она сильно. Причем никакие таблетки не помогали. Врачи только руками разводили, мол, патология у вас с головой, гражданочка, а это не лечится. Придется вам до конца жизни существовать с больной головой! Говорилось это таким тоном, что после первой же фразы становилось ясно — пора привыкать к земле. Приговор людей в белых халатах расстроил невозможно, но я как будто бы смирилась. Зато не смирилась Лизавета. Шустрая подруга, посоветовавшись с какими-то авторитетными товарищами (кто такие, меня в известность не поставили), заявила, дескать, на мне страшная порча на смерть, от которой надо срочно избавиться, иначе звездец. Я приуныла еще больше. Лизка, как могла, меня успокоила и потащила избавляться от проклятия в какую-то деревню под Бронницы.

Там вел прием малоизвестный народный целитель — слепой дед, от которого одуряюще пахло давно не мытым телом и перегаром. В ответ на мои робкие сетования подружка приводила примеры чудесного исцеления граждан от рака в последней стадии, от тугоухости, туберкулеза и прочих напастей. Я не особенно прониклась, потому как все это напоминало одного экстрасенса, который массово лечил народ по телевизору буквально от всех хворей. Говорят, у некоторых даже заново вырастал давно удаленный аппендикс.

«Целитель», вопреки уверениям Лизаветы о его абсолютном бескорыстии и человеколюбии, содрал за прием пятьсот рублей и потребовал пачку сливочного масла и флакон туалетной воды. Размышления накрыли меня девятым валом — я пыталась понять, а зачем, собственно, ему это нужно? Уж не придется ли пить туалетную воду и закусывать сливочным маслом, которое я с детства терпеть не могу?

Пока я строила предположения одно страшнее другого, дед заставил меня раздеться до трусов, деловито ощупал, отчего я пришла в страшное смущение, после чего усадил на деревянную лавку в холодных (дело было в начале марта) сенях. Подробно расспросив, что меня беспокоит, он глубокомысленно изрек «Ага», затем схватил мою голову обеими руками и начал крутить ее, как игрушку. Действие лекарь сопровождал невнятным чтением молитв и забористым деревенским матерком.

Лизавета присутствовала при процессе исцеления и с суровым видом наблюдала за действиями «целителя». Помотав мою голову минут пять, при этом мой вестибулярный аппарат начал возмущаться подобным хамством, дед глубокомысленно изрек:

— У тебя болит голова, — и добавил еще несколько слов, весьма далеких от медицины.

Я боялась открыть рот, потому что меня натурально одолела настоящая морская болезнь. Видя такое дело, Лизка, как настоящая подруга, пришла на выручку:

— Это мы знаем. Нам бы вылечиться…

— Процесс долгий. Порча глубоко сидит, с седьмого поколения, чтоб ей в дышло! Нужно несколько сеансов. А покамест лечись сама.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! За что же мы платили, спрашивается? Лизка уже открыла рот, чтобы вступить с дедом в дискуссию на тему «Что бывает с козлами, которые дурят народ», как тот потребовал:

— Давайте масло и одеколон.

Мы безропотно расстались с добром. «Целитель» удалился в комнату, а я, изрядно промерзнув, начала торопливо одеваться. На подругу я старалась не смотреть, потому что очень хотелось врезать ей хорошенько, чтоб душу отвести.

Вернулся «целитель». Как ни странно, масло и одеколон были целыми, даже в упаковке.

— Вот, держи лекарство, — важно изрек дед. — Масло ежедневно натощак по чайной ложке, одеколон лей на голову, как только заболит. Когда лекарство кончится, приезжайте на второй сеанс. Привезите то же самое, я заряжу.

На прощание «целитель» еще раз смачно матернулся, после чего скрылся за дверью.

Надо ли говорить, что «лекарство» я выбросила, едва вышла за калитку, на второй сеанс не поехала, а Лизавете все-таки отвесила увесистую оплеуху, которую она безропотно снесла.

Через какое-то время врачи смогли справиться с моим недугом, я добросовестно пролежала в больнице почти полтора месяца, голова теперь болит крайне редко, а целителей, ясновидящих и прочих магов с тех пор на дух не переношу. То есть не переносила до встречи с бабой Шурой. Сейчас же я стояла перед ней с отвисшей челюстью и пыталась справиться с напавшим на меня столбняком.

— Да не бойся ты, — усмехнулась баба Шура. — заметив мое сумеречное состояние, — худого не пожелаю.

— Но… откуда вы… про шефа… — пролепетала я.

— Ведунья я, знахарка, — спокойно пояснила старушка. — Травками лечу, заговорами. Наши-то, деревенские, меня побаиваются, редко приходят. По болезни разве что…

— А будущее тоже можете?

— Могу, только редко это делаю. В основном, чтобы беду отвести. Так что не спрашивай, когда замуж выйдешь, — строго сказала баба Шура. — Что вам следовало знать, я сказала вчера. Не послушаетесь — дело ваше. А теперь ступай, буди подругу. Молока вам дам, и уходите с богом.

Полчаса спустя мы с Лизаветой покидали добрую бабушку. В дорогу она дала нам литровую банку с каким-то отваром вместо обещанного молока, сопроводив туманным намеком «Пригодится». Лизка хотела было его вылить, едва хлипкая избенка скрылась из виду, но я пресекла неразумный порыв подруги и бережно упаковала драгоценную ношу в свой и без того не легкий рюкзак. После утреннего разговора я прониклась к бабе Шуре безграничным доверием, а в ответ на Лизаветино ворчание и упреки все в том же мракобесии веско произнесла:

— Раз баба Шура сказала пригодится, значит, так оно и будет. И вообще следовало бы прислушаться к советам бабули, как-никак она ведунья.

— Ну, вот! Вчера была ведьмой, от которой ты сама хотела бежать сломя голову в ночную тьму, а сегодня она уже добрая фея, и ее надо слушаться. Ты уж будь добра, Виталия, определись! — недовольно проворчала подруга. Она не выспалась, была голодна, так как кружка травяного чая для ее могучего организма — все равно что молекула в просторах Вселенной, а потому пребывала в дурном настроении.

Я вкратце изложила Лизавете недавний разговор с бабой Шурой, в особенности упирала на то, что она не только знает о моих проблемах на работе, но и о предстоящем увольнении Ашота Акоповича. Внимательно меня выслушав, Лизка сокрушенно вздохнула:

— И какой дурак сказал, что ты умная? Бабке я вчера за ужином сама поведала о твоих несчастьях. Ты, вероятно, была так напугана, что начало разговора пропустила мимо ушей. Зато, наслушавшись рассказов о Киселях, запаниковала. Эх, Витка, Витка…

Признаюсь, я сперва обалдела, но тут же испытала горькое чувство разочарования. Выходит, баба Шура все знала и просто посмеялась надо мной? Теперь понятно, почему она не стала говорить о перспективах моего замужества.

Чувствовать себя облапошенной какой-то темной деревенской старухой не слишком приятно, поэтому я разозлилась не на шутку: ах так?! Ну, погоди, горбунья, назло попрусь в пещеры, и ничего со мной не случится!