Хобо - Зоран Чирич Страница 8

«Тебе исполнилось двадцать три года, а ты еще не выучил, что мой виски пьют исключительно в моем клубе», его загадочный оскал не выражал никаких чувств. Этот не протянет плачущему малышу бутылочку с молоком. Правда, в присутствии Барона ни один малыш бы и не решился заплакать. Не зашел бы так далеко. По крайней мере, в этой жизни. «А мой виски это не гратис [8]-виски», серый, оголенный взгляд опустился на вляпавшегося из-за незнания парня, который плавал в липкой лужице как обертка от мороженого. «Бывает шотландский виски, ирландский виски, канадский виски, виски Теннеси, виски бурбон. Но не бывает гратис-виски. Кто ты такой, чтобы выдумывать что-то, чего не существует в природе?»

Да, это был такой вопрос, который мог заставить человека даже бессознательно перекреститься и заплевать все вокруг трехкратными плевками через плечо, вопрос высшего порядка, после которого все становится еще хуже, чем ты думал, а твоя жизнь делается настолько плохой, насколько тебе это и суждено.

«Извини, Барон, я просто хотел угостить друзей», Краса скреб ногтями прозрачную стену, которая отделяла его от всякой надежды на избавление. Больше всего ему хотелось броситься к выключателю и погасить свет. Но никакое «щелк» не смогло бы прогнать его страх. Он был у Барона в руках, весь, вместе со своими трусами и носками, которые никому, даже самому Красе больше не понадобятся.

«У тебя нет друзей, когда ты работаешь на меня и на мои деньги», Барон сунул цветы ему в руки. Лепестки роз встали дыбом от страха, что их засунут Красе в рот. Выпитое обострило мое восприятие. «Смотри, чтобы не завяли. Это твое выходное пособие. Я хочу, чтобы до завтрашнего вечера за стойкой все было урегулировано. И чтобы в клубе я тебя больше не видел. Пообщайся побольше с родителями, пусть они займутся твоим воспитанием. Лучше они, чем кто-то еще».

К сожалению, Красе нужны были не родители, а опекуны. Больше некому было просить у Барона прощения. Перед ним был не подавленный, безответственный бармен с полными слез глазами, а выжатая, истончившаяся от интенсивного употребления тряпка грязно-пепельного цвета. Барон насрал на нее, чтобы она стала чище. Возможно. Методичный как метроном, он распространял вокруг себя наэлектризованное тик-таканье. Потом повернулся и ушел, элегантной походкой. Гибкая, зловещая фигура. Свое «прощай» он уже кому было нужно сказал. У безжалостных людей есть врожденное чувство стиля, или они твердо убеждены, что оно у них есть. Суть от этого не меняется. В воздухе стояла вонь, как от пропылившейся бархотки для полировки обуви.

«Похоже, сегодня вечером ему не повезло в покер», услышал я чей-то шепот. Еб твою мать, да его, видно, в отличие от остальных не проняло. Мне удалось начать новую бутылку «гратис-виски» еще до того как остальные разошлись, унося каждый у себя на плече свою фишку. Надо думать, они знали, куда направиться. Никто даже не заметил, что Красе было не до утешений.

* * *

Мать проливала слезы восхищения в адрес фасадов дворцов в стиле барокко, цветной керамической черепицы на крышах церквей, готических аркад, украшенных фресками и ажурных решеток на окнах домов крупной буржуазии в стиле необарокко, статуй святых и королей, неоготических башен церквей, гостиниц в стиле модерн, нарядных парадных входов и лестниц в стиле неоренессанса.

Отец обличал кровожадных гуннов и татар, русские танки и католический скипетр, империю самоубийц и контрабандистов, неслыханные цены на пиво и гуляш.

Говорили они о Будапеште. Хотели подготовить совершеннолетних сыновей к далекому путешествию. Было очевидно, что знания почерпнуты из разных учебников. Мать при этом раскладывала пасьянс, который довольно редко у нее получался. Отец прочищал свой призренский мундштук «Филигран» из серебра с янтарем.

Слушая, как они болтают об уникальном городе, я размышлял об уникальной возможности увидеть живьем калифорнийское безумие под названием «Ред Хот Чили Пеперс». Это мне не понравилось. Размышлять о безумии означает допускать его. А я в безумие не верил. Короче, я не страдал, я просто терпел и ждал. Но и это не помогло. Риста Сантос не объявлялся, даже для того, чтобы поведать мне очередную «алиби-историю» о деньгах, которые все крутятся и крутятся, очевидные, но неощутимые. Он меня всерьез не воспринял. Но всерьез воспринял его я. Для меня он стал человеком с серьезными проблемами.

Я болтался без дела, на каждом шагу сталкиваясь с симптомами переменчивого июня. Пронизывающий до костей ветер разносил слащавый запах цветущих лип. Цвета постоянно менялись, сливаясь в жаркие зеленые факелы. Весна закипала как перегревшаяся машина времени — вирус лета уже расплодился в потном воздухе. Весь город был наполнен влажной пустотой, которая проникала под одежду, под кожу, под земную кору. Я всматривался в прохожих, особенно в тех, кого знал. На их лицах была заметна аллергическая краснота. Это было, в общем-то, все, что я мог сделать. Нужно быть осторожным, когда берешь или даешь деньги в долг.

Я отказался от преследования, а брат отказался от поездки. «Пеперсы» вообще-то и не входили в число его любимых бэндов, он «вовремя» их раскусил, пока они еще были «неизвестными дикарями», и теперь вовсе не умирал от желания реально соприкоснуться с «их мейнстрим-королевством». На самом деле, у брата был свой бэнд, они как раз сейчас вели переговоры с «Срб Рекордсом» насчет выпуска кассеты. А это было хуже, чем пробная запись на набережной Нишавы в часы прогулок пенсионеров. «Но через это надо пройти», резюмировал брат, подчеркивая спартанский дух рок-н-ролла. Нашего рок-н-ролла. Я принял и его доводы, и его деньги. Не стал отказываться, чтобы его не обидеть. Он знал, что мне важно попасть на этот праздник жизни и что я упустил бабло, которое безуспешно попытался вернуть.

«Глупо упустить такой шанс», сказал он, протягивая мне две бумажки по сто марок.

«Но это ощутимо стóит», ответил я.

«Это будет ощутимо стóить Ристе Сантосу», он посмотрел на меня, загадочно поджав губы.

«Тебе виднее», улыбнулся я, и это было лучшим, что я мог сделать. Как можно дальше от горечи мщения. Всему свое время. Мы молчали по-братски, курили и изучали друг друга.

* * *

На Болгарской парковке я застал пеструю толпу челноков и рокеров. Одни прощались с родней, другие давали инструкции остающимся, требуя, чтобы они вслух повторили все, что нужно сделать пока они не вернутся, третьи запихивали в багажники дорожные сумки и здоровенные клетчатые тюки. Каждый был озабочен целью поездки. Они были игроками одной команды, привыкшими к поездкам, они громко выражали недовольство и водителями, и прохожими, и жаркой влажной погодой, и расписанием. Я старался не обращать внимания. Спускались сумерки, быстро стемнело. Я стоял в стороне и смотрел на освещенный бульвар. Он на мой взгляд не ответил. Я отправился в путь без спутников и без багажа.

Стоило нам тронуться, как те, кто постарше, почувствовали голод, а те, кто помладше, — жажду. Шуршание целлофана, звук открывания консервов, чавканье и прихлебывание, перекрикивания и перешептывания, шумная музыка из динамика. Неужели любая поездка должна походить на экскурсию? Мне хотелось побольше тряски и громыхания, но амортизаторы функционировали нормально, и автобус привычно скользил сквозь ночь, в направлении плоского и низкого севера.