Король казино - Фридрих Незнанский Страница 8

Для возбуждения и порции за глаза хватит, — усмехнулся Турецкий.

Я имею в виду — крупного дела. Чтобы послы не вякали, — нашелся знакомый.

Парни из ФСБ, безошибочно определяя жертвы, уеди­нялись с ними и в лоб задавали такие вопросики, сдоб­ренные четкими фотографиями, что студентики, и так- то порядком обалдевшие, обалдевали совершенно.

Раскалываются? — спросил Турецкий у одного из парней.

А куда им деваться? — откликнулся сотрудник и подмигнул негру. — Правда ведь, господин Тиббс?

Правда, правда, — торопливо ответил студент.

Господин Тиббс хорошо знает, что чистосердеч­ное признание... ну и так далее. О’кей?

О’кей! О’кей!

Но далеко не все были такими, как господин Тиббс. Некоторые требовали представителей своих посольств, возмущались, быть может и справедливо, другие же начисто забыли русский язык, а третьи вообще молча­ли. Одного такого молчуна Турецкий и встретил у Славы Грязнова в комнате на третьем этаже.

С первого взгляда на чернокожего студента Турец­кий определил, что крепкий орешек достался Грязно- ву. Широкоплечий, с могучей шеей борца, большими ладонями, сжатыми в кулаки, бесстрастно равнодуш­ными глазами, парень вызывал особого рода уваже­ние, хорошо знакомое работникам спецслужб.

Тот самый. Ходок по нашим девкам, — сказал Грязнов. — Молчит, как Зоя Космодемьянская! Себя не узнает, — кивнул на фотографии, лежавшие на сто­ле, — «друзей» тоже. Доллары свои, кровно заработан­ные, в форточку выбросил, — Слава тряхнул пачкой «зеленых». — Долго молчать будешь, чурка с глазами?

Ты бы полегче, Слава, — улыбнулся Турецкий. — Все-таки гражданин дружественного нам государства. Студент.

Не знаю. Ты вот знаешь, а я не знаю. Передо мной торговец наркотиками, нашими бабами и лич­ность, носящая оружие без разрешения! — указал Слава на целлофановый пакет.

«Макаров»?

Вальтер.

Наркотиков много?

Навалом.

Имя?! — грохнув кулаком по столу, рявкнул Ту­рецкий.

Парень вздрогнул, метнул на Александра волчий взгляд, оскалил крепкие белые зубы, однако промолчал.

Услышал! — удовлетворенно произнес Грязнов. — А я думал, он не только дара речи лишился, но еще и оглох.

Он не студент, Слава, ты прав.

А я о чем?

Действуй!

Слушай, Али. Слушай и запоминай. Я с тобой разговаривал по-хорошему, как отец родной. Ты не понял. А теперь я тебя, Али, шлепну. Вставай.

Тон Грязнова был столь внушителен, что даже Ту­рецкому стало не по себе, не говоря уж об Али. По его лицу пробежала судорога, глаза забегали, на мгнове­ние останавливаясь то на Грязнове, то на Турецком, то на спокойных, неподвижных фигурах двух сотрудни­ков, стоявших неподалеку.

Не имеете права! — выкрикнул Али.

Заговорил, — удовлетворенно хмыкнул Гряз­ное. — Имею. У нас, в России, это называется «при попытке к бегству». Можно и по-другому: «вооружен­ное сопротивление». — Грязнов похлопал по пакету, в котором лежал вальтер. — Думай, Али. Но быстро.

Подождав немного, Слава кивнул сотрудникам, и один из них, ласково улыбаясь, проговорил:

Пошли, приятель.

Али вдруг заговорил на своем языке.

По-русски, Али, по-русски! — перебил Грязнов.

Да-да! Рюски, рюски...

И без акцента, — нажимая кнопку портативного магнитофона, сказал Грязнов. В это время на пороге выросли парни из ФСБ.

Кончай, Грязнов. Время.

Пять минут. Пленка будет ваша, — ответил Слава.

Али, словно почуяв спасение, рванулся к двери,

но тут же и рухнул, споткнувшись о подставленную ногу.

Живой? — усмехнулся один из фээсбэшников. — Чего это он?

Турецкий вышел из комнаты, знаком пригласив пар­ней следовать за собой, представился и коротко объяс­нил, что за птица этот Али.

Ясно. Мы вас не видели, Александр Борисович, — сразу поняли парни. — Ждем в машине.

В коридоре возле комнат деловито работали ловкие мужчины: поправляли косяки, вставляли замки — од­ним словом, наводили порядок, чтоб было, как рань­ше, и чтобы представители посольств и дотошная пресса не кричали на весь мир о варварстве спецслужб.

Передавая наркотики, пистолет и пленку и пока­зывая на Али, сидевшего в наручниках в машине, Гряз­нов сказал старшему группы:

Моя воля, шлепнул бы. Много горя принес, по­гань. Ты уж проследи, Николаич. Рванет за бугор, не прощу...

Не рви душу, Грязнов, — подмигнул Никола­ич. — Прослежу. Понял?

Вот и все, — провожая красные огоньки отъез­жающей машины, проговорил Слава. — Двадцать ми­нут плюс полгода... Прав у меня маловато, Саня. Вы­следил, взял и отдал. Ты бы чирикнул где-нибудь в высших сферах о моих правах.

Обойдешься. С твоими методами и меня притя­нут в высшие сферы, — грубовато откликнулся Ту­рецкий. — Не переживай. Не уйдет за кордон Али.

А коли и уйдет, недолго протянет, — усмехнулся Грязнов. — До скорого? Через пару деньков встретимся?

Почему именно через пару?

А похороны Кузьминского?

Я с ним на брудершафт не пил.

Я тоже.

Что вызнал? Говори.

Грязнов все знает, все видит и все слышит. А если и не все, то о многом догадывается. Уж не поста­вил ли ты крест на мне, Александр Борисович?

Турецкий подумал, не рассказать ли Грязнову о но­вом деле, но, решив, что пока рановато, протянул руку:

До скорого.

На следующий день из акта химико-биологической экспертизы Турецкому стало известно, что героин, изъя­тый в общежитии, производства не пакистанского и один в один соответствует качеству перехваченной в свое вре­мя сотрудниками партии, которая шла с Востока.

* * *

Похороны вождя либерал-социалистической партии Кузьминского, вопреки опасениям, прошли спокой­но. Ожидали большого количества людей, были при­влечены значительные милицейские и оперативные силы, но они не потребовались. Народ был, однако не тысячи, и уж во всяком случае не десятки тысяч, как грозились, так, не больше полутора сотен человек при­шло. Правда, собравшиеся вели себя шумно, особенно в ожидании выноса тела вождя, на небольшом про­странстве возле ворот Ваганьковского кладбища. Сооб­щения о смерти Кузьминского появились во всех газе­тах, об этом не раз вещало телевидение, конечно без подробностей, но слух, что вождя укокошили в самый пикантный момент, то есть на бабе, каким-то образом распространился и среди рядовых граждан. Каким? Одному Богу известно. Быть может, по этой причине, а всего вероятнее, по другой, более существенной — надоела трепотня, народ и не пришел.