Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди Страница 78

Джек снял кольцо-печатку, которое стало ему велико и целый день сваливалось с пальца. Он носил его потому, что, как и синий костюм, кольцо приносило ему счастье, — подарок к окончанию школы старика отца. На печатке выбиты его инициалы: Д.Б. — Джон Брильянт. Отец тоже был Джоном Брильянтом. Джон Брильянт-старший. Джон Брильянт-бывший. Бывший да сплывший. Прости, старина. Джек слушал, как потрескивают свечи на алтаре в церкви святой Анны. Такой же звук издавали листья, падавшие в пруд, где медленно тонула ситцевая кошка. Свечи плясали, а в тени колонны плакал старик. Когда похоронная служба кончилась, и священник загасил свечу материнской жизни, старик ударился в тоску, политику и пьянство. Господи, как они смеялись тогда в Кэване! Когда смех стихал, ты подымал руки — не хватило, дескать. Бармены жалели — наливали. «Пока сам не лишишься жены, никогда не поймешь, что это такое, — говорил старый Джон Брильянт. — Приходится в День благодарения есть праздничный пирог в одиночестве». Юный Джек смотрел на него со стороны. «Немощный старик. Он плакал больше, чем я. Я-то плакал всего один раз».

Джек швырнул печатку в комод, а вместе с печаткой два образка (Стефан и Мария), которые Алиса привезла ему из Нью-Йорка вместе с письмами многочисленных поклонников. Одно письмо Джек сохранил: «Да спасет тебя Господь, сынок, от многодетной матери». Да спасет тебя Господь, мать, перед долгой дорогой.

Головокружение прошло, и он опять заулыбался. Джек посмотрел на себя в зеркало и улыбнулся барометру с облупившейся краской. Идиотская улыбочка. И сам идиот. И все вокруг идиотское. В зеркале. А в жизни? Никто никогда не узнает, что собой представляет Джек в жизни. Только один Джек это знает — и он радостно захихикал от сознания того, что только ему одному доступна эта тайна. Вот так чудо! Образ Джека, не известный больше никому. К черту этого Брильянта, этого Легса, верно, Джек? Какое он имеет к тебе отношение?

На вечеринку явился и коллега Маркуса, адвокат, явился специально, чтобы познакомиться с Джеком-Брильянтом; у парня глаза полезли на лоб, когда он потряс руку, потрясшую Катскилл. Хьюберт привел с собой двух картежников из Трои, и они предложили Джеку как-нибудь вечерком перекинуться в покер. С удовольствием, ребята. Барахло созвал всех музыкантов; пришли и игравшие на пианино, и на банджо, и на барабане. Маркус пригласил танцевать Алису, и тогда Джек обнял за талию Франсес и сплясал с ней фокстрот под «Я веду себя прилично, детка».

— А вы, оказывается, прекрасно танцуете, — сказала ему Франсес.

— И это говорите вы, мисс?

Джек танцует с вчерашним днем. Спасибо, красавица из вчерашнего дня.

— Знаете, я никогда не думала, что такой, как вы, танцует, делает что-то подобное.

— Что ж такой, как я, может делать?

— Жуткие вещи, — сказала Франсес. Она была непреклонна. Получив нагоняй, Джек расслабился и коснулся ее волос кончиками пальцев, вспоминая свою боевую подругу — первую жену.

— Твои волосы напоминают мне Элен Морган, — сказал он.

Франсес покраснела.

Док Мэдисон потянул жену за руку и пустился в пляс с такой же энергией, с какой совсем недавно извлекал из Джека пули с мягкой насадкой, возвращал его к жизни из небытия. Жизнь бьет ключом, доктор! Здорово, правда? Огромное вам спасибо, док.

…возможно, все вы заметили, что сегодня днем сквозь витражи в пристройке полился солнечный свет, что солнечные лучи упали на плечи нашего осунувшегося, но непреклонного Джека, высветили достоинства как штата Нью-Йорк, так и самого Джека: усердие, целеустремленность, чувство справедливости, уверенность в завтрашнем дне.

Зал суда до сих пор чем-то напоминал церковь — когда-то здесь располагался пресвитерианский храм; над головой Джека были хоры, судьи сидели там, где в прежние времена находилась кафедра проповедника; над дверью — усеченные солнца, на окнах — церковные витражи; изменились лишь лица на стенах: вместо представителей духовенства и святых апостолов со стен смотрели теперь юристы и правоведы. Судный день, впрочем, грозил и тем, и другим.

На вечеринку, естественно, приехал и Фрэнки Теллер — как без Фрэнки, а также, прихватив одну из своих красоток, младший Фальцо, владелец четырех пивных в Трое. Позвал Джек и Джонни Дайка, букмекера из Олбани, и Слюнтяя Тарски, владельца магазина на Гудзон-авеню, где Джек три недели подряд покупал ветчину и сыр, когда он и еще двое парней не могли выйти за пределы квартала из-за Гуся. Явился на праздник и дядя Тим: с тех пор как в Акре провалилась крыша, он безвыездно жил там, ремонтировал дом и ждал возвращения хозяина.

Зашли «на огонек» передать привет от демократов Тухи и Спивак, легавые из отдела по борьбе с азартными играми.

А вот Мэрион не пришла.

Не могла прийти. Появись она — и Алиса устроила бы грандиозный скандал. Джек послал к ней Хьюберта и Фрэнки Теллера с пинтой виски, чтобы «подсластить пилюлю», но дома они Кики не застали, на двери была записка: «Уехала к маме в Бостон». Фрэнки принес записку Джеку, и Джек сказал: «Поищите ее — она на улице. Посмотрите на вокзале — найдете. Она не уедет, не повидав меня». Через час поисков Фрэнки и Хьюберт увидели, как Кики идет по Тен-Брук-стрит к своему дому номер двадцать один, где у нее была квартирка на втором этаже. По словам Хьюберта, он подошел к ней и сказал: «Джек волнуется, где ты, Мэрион», а она ему ответила: «Передай своему Джеку, что у меня все хорошо, так хорошо, что хуже, черт побери, уже некуда. До утра, так ему и передай, буду дома, а потом уеду — я ему этого никогда не прощу. Главный, можно сказать, день в его жизни, а он бросает меня на четыре часа и сидит чокается со своей коровой, а мне только и остается, что в кино сходить, чтоб со скуки не подохнуть. В такой вечер — и в кино, виданное ли дело?!»

Тогда Хьюберт позвонил Джеку, и Джек, вернувшись к столу, стал пудрить Алисе мозги. Звонит, мол, Скелет Макдоуэлл, газетчик, срочно хочет со мной связаться. Надо к нему съездить, Лис. «Я так и знала. Давно уже тебя изучила». — «Слушай, Лис, — нашелся Джек, — я знаю, здесь тебе весело, но, может, съездишь все же со мной за компанию, а? Встреча у нас со Скелетом, правда, деловая, но Скелет ведь газетчик, не более того, говорить нам особенно не о чем — так что надолго я тебя не задержу. Поехали».

Алиса купилась и поцеловала Джека раскрытыми губами; он и сейчас видит, как пляшет у нее во рту язычок, пляшет и зазывает: «Входи парень, давай же». Улыбнулась, подмигнула, а он опустил руку и похлопал ее по пышной заднице — незаметно, чтобы не смутить священника и чтобы присутствовавшие, которые не сводили глаз с них обоих, не говорили потом сальностей про эту такую нежную, такую чистую женщину. Похлопал и встал. А она откинулась на стуле и проводила его улыбкой, настоящей улыбкой, зажмурив свои бирюзовые глаза и сказав: «Нет, я останусь здесь с Китти и Джонни». То есть с вдовой Эдди и ее сыном, которые сидели с ней рядом, — семейственная ты моя. Он чмокнул ее на прощанье и бросил взгляд на ее зеленую шляпку, из-под которой выбивались воздушные Тициановы кудри. Кудри победительницы.