Преферанс на Москалевке - Ирина Потанина Страница 78

– Как ловко вы все это провернули! – Галочка отложила бумаги в сторону. – Слитки золота у дедушки действительно были. Их изъяли, но возвращать никто не собирался.

– Теперь вернут? – не удержался от вопроса Морской.

– Уже вернули, – холодно парировал Ткаченко. – Но после стольких происшествий ваш, Галя, дедушка, как и миллионы трудящихся нашей страны, осознал, что от частного капитала честному человеку – сплошные неприятности. Потому передал эту свою собственность на благо государства. Вот заявление. Он написал его еще в первый день больницы. Мол, если золото найдется, передаю его государству, не нужно мне таких кровавых слитков.

Морской и Галочка мрачно переглянулись. Было понятно, что все здесь – и показания, которые они не давали, и золото, которое с момента изъятия адвокат Воскресенский в глаза не видел, и мотивация Доценко – все вранье. Но в то же время, может быть, вранье во благо.

– Теперь давайте поговорим откровенно, – видя, что оппоненты все еще сомневаются, Ткаченко решился на крайний шаг. – Поверьте моему опыту, есть вещи, побороть которые сразу никто не в силах. Справедливость нужно восстанавливать постепенно, доступными нам средствами. Сейчас, если вы согласитесь принять мою точку зрения на происшедшее, мы имеем реальный шанс вытащить Николая из тюрьмы и обеспечить вам некое подобие безопасности – если никто не будет знать, что вы видели Саенко возле Доценко и, к тому же, вы в своих показаниях не станете рассказывать, кто именно заманил вас в клуб, то к вам у государства не будет никаких претензий. Иначе – если мы сейчас начинаем афишировать присутствие Саенко и попытаемся его в чем-то обвинить – я ничего не смогу гарантировать. Возможно, по чьему-нибудь звонку делу не дадут ход. В лучшем случае – Колю оставят в тюрьме, а нам с вами просто не поверят. В худшем – мы тоже присоединимся к Горленко, и уже никто никому ничего не докажет.

Сам того не желая, Морской вспомнил также разговоры Воскресенского про поляков. Саенко «великодушно» пообещал молчать о них, Морской пошел на компромисс, решив вести тайную войну и вот что вышло… Не лучше ли все же действовать открыто?

– Но Колю выпустят? – робко еще раз уточнила Галочка, уже, кажется, склоняясь к предложению Ткаченко.

– Да, обещаю, – кивнул он твердо.

– Но как же быть с тем фактом, что наш убийца – я имею в виду Доцю – застрелился из оружия Саенко? Не так складна история вранья, как нам бы было на руку, – протянул Морской. – Записочки с угрозами, опять же. Зачем бы их Доценко стал писать…

– Спокойно, – уже как единомышленнику кивнул Ткаченко. – Про записки, с вашего позволения, забудем. Я не упоминаю их в отчетах и, так как сразу знал, что дело будет не простым, то ни один вещдок заранее не регистрировал. А что касается оружия – ничего удивительного. Наган Доценко вытащил у товарища Саенко, когда напал на него. Хорошо, что старые инстинкты чекиста не подвели, и Степан Афанасьевич вырвался из зоны поражения – иначе Доценко застрелил бы его. А так – товарищ Саенко сумел уйти и даже выйти из подвала. Когда мои люди его нашли, он потерял уже так много крови…

Ткаченко сделал скорбное лицо, и Морскому стало даже немного стыдно. В конце концов, «погиб при задержании» звучит куда менее скандально, чем «сам вырастил убийцу и погиб от его рук»… Возможно, правда не особо и важна в таком понятии, как посмертная память…

– Сдаюсь! – сказал Морской со вздохом и смирился.

Понимая, что принимает весьма неправильное и бесчестное решение и что при игре в «Русскую рулетку» теперь будет еще одна история, о которой он будет категорически молчать, Морской взял перо и подписал «свои» показания. Галочка последовала его примеру.

– Да, Степан Афанасьевич, – в ту же секунду проговорил Ткаченко в телефонную трубку. – Уже закончили. Отвезти? Прекрасно… – и тут же проговорил ошарашенному Морскому: – Товарищ Саенко, естественно, интересовался, чем кончилась облава и задержали ли Доценко. Я рассказал о вас, показал вот эти, – Ткаченко снова уверенно тряхнул папкой, – ваши показания. Саенко захотел с вами поговорить и затребовал вас к себе. Одного. Галину попросил не беспокоить.

– Но вы же говорили «перерезал горло», – все еще не до конца осознавая происходящее, переспросил Морской. – И эти все ваши «потерял слишком много крови» – это ведь тоже звучит вполне однозначно! Вы добились подписи, делая вид, что ради памяти погибшего Саенко лучше не ворошить его грехи… Вы обманули нас!

– Неправда, – отрицательно замотал головой Игнат Павлович. – Я вас спас. Ваши показания – веский аргумент для Саенко не таить зла. Поверьте, это самый верный выход. Хотя бы ради безопасности Галины. И я ни в чем не врал – горло у товарища Саенко и правда порезано. Швы наложили, он сейчас в больнице. И, собственно, туда и просил тебя, Морской, доставить. В любое время ночи. Даже сейчас. Хочет лично расспросить о последних минутах преступника. Не будем тянуть время, надо ехать! Такие люди ждать не любят, ты же знаешь.

* * *

Несмотря на глубокую ночь, Саенко не спал, поджидал Морского в палате. Игнат Павлович предусмотрительно заявил, что подождет в коридоре. Мысленно Морской поблагодарил его, что не бросает и служит своеобразной страховкой в этой опасной встрече, а вслух тихонько прошептал:

– Вы меня в это все сами втравили, так что не ждите, что скажу спасибо.

– Не жду, – пожал плечами Ткаченко. – Но вы все равно скажете. Потом. Когда поймете, что все правильно сложилось.

Два парня в штатском, явные служаки, при появлении Морского синхронно отошли от окна и встали в дверях палаты, зорко наблюдая.

– О! Наш герой! – театрально кивнул на Морского Саенко, с трудом приподнимаясь на подушках. Лицо его было бледно, шея – перебинтована. Тем не менее, говорил раненый вполне уверенно и, судя по телефонному аппарату, подтянутому на проводе к больничной кровати, не терял времени зря. – Приветствую! – Саенко указал рукой на стул в углу палаты. – Я слышал, ты раскрыл нам преступление. Конечно, можно почитать в отчетах, но, каюсь, я такое люблю слушать из первых уст, – он многозначительно подмигнул.

Не в силах совладать с собой, Морской прошел к окну и отвернулся.

– Э! Обижаешься? – Саенко коротким кивком головы велел удалиться всем, кроме Морского, и продолжил: – Ты это брось. Ты зря. Давай, хватай стул, садись поближе и поговорим.

Пришлось повиноваться. Чтобы не растерять последние капли уважения к самому себе, Морской заставил себя посмотреть – сурово и вопросительно – прямо в глаза Саенко.

– Чего смотришь зверем? – примирительно протянул больной. – Ну, так сказать, нарисовалось между нами недоразумение. Но мы же свои люди – сколько раз уже судьба сводила, и все с пользой. Давай уже, не обижайся. И я не буду.

Морской поежился. Были времена, когда о зверствах Саенко доводилось лишь читать в архивных документах – тогда, встречаясь с ним, Морской, хотя и ощущал приличный дискомфорт, но леденящий страх и отвращение не сковывали движений. Тогда и говорили вполне себе свободно – каждый о своем, но в целом, может, и откровенно. Даже несколько дней назад, когда Морской уже подозревал Саенко в причастности к убийствам, все было все равно существенно проще. Идея о тайной войне и вдохновляла, и давала силы. Сейчас же Морской скис. После того, как он своими глазами видел садиста в действии, он попросту физически не мог вымолвить перед ним ни слова.