Город на Стиксе - Наталья Земскова Страница 77

1

Смерть Арефьева вернула меня на землю, где я очнулась в абсолютном одиночестве. Проскурин уехал с немцами на комбинат, Фрониус на нервной почве лежала с температурой, Томина пропадала на семинаре. Дуняшин с башкой ушел в предпраздничный номер, что-то там у него не срасталось. Обсудить ситуацию было не с кем, и, засидевшись допоздна в редакции, я все смотрела в окно, где ползли одинаковые трамваи. Накануне неожиданно наступила резкая оттепель, пошел дождь, ветер сдирал мишуру с деловитых ёлок и тащил по сугробам. На моей памяти такой жути в Городе не было никогда.

Дверь открылась, и возник Матвей Рольник, педагог-репетитор Балета Крутилова. Сейчас он руководил театром.

— Елизавета, здравствуйте. Я без звонка… Был уверен, что застану вас в редакции.

— Проходите, Матвей. Что случилось?

— Что случилось? М-м-м. Умер Арефьев. А я. Я должен кое в чем признаться.

Я кивнула на кресло напротив.

— Выходит, что вы были правы. Теперь все рыцари мертвы.

Я выжидающе молчала.

— Так получилось, я нечаянно подслушал, о чем вы спрашивали Нику Маринович. Ваш телефонный разговор. Я ведь знал про их общество, еще тогда, в институте. Они были сильно старше и один другого талантливее. Пытался к ним прибиться, а они, конечно, и близко не подпускали. Да я тогда совсем щенок был. И как же я им завидовал! А как Крути-лову всю жизнь потом завидовал! Бог знает чего ему иногда желал. А сейчас все бы отдал, чтобы он был жив. Вот так.

Матвей помолчал. Было видно, как трудно ему говорить.

— Ника тогда отказалась с вами разговаривать, бросила трубку. А я начал приставать, расспрашивать. Ну, она и рассказала, что у Георгия было в городе любимое место — на берегу речки возле кладбища в Разгуляе. Там еще каменный идол стоит. Георгий утверждал, что это знаковое место и здесь проходит невидимая граница между жизнью и смертью, между нашим и потусторонним миром, и что такое соприкосновение миров может быть только в знаковом месте. Но только не в столице, а в провинции.

— Опять теория провинции… И что же?

— Ну, я отправился туда. Да, речка, ничего особенного. Походил-погулял часа два. А потом появились стишки, как будто кто-то их нарочно нашептал:

Поворот реки направо,

За четвертой переправой

На обрыве — прошлый век,

Смотрит с берега ковчег.

Вниз стволом растет береза,

Вверх ручьем пробились слезы.

Здесь получишь ты ответ,

Белых рыцарей секрет.

— Понятно. Значит, это написали вы?

— Да ничего я не писал. Сказал же — будто налетело. Я сроду не писал стихов. По русскому всегда имел три с минусом. А тут не знаю, что такое. Потом принесли приглашение на юбилей вашей газеты, и я подбросил вам записку. Решил так подшутить. Я думал, вы меня узнали.

Я покачала головой.

— Мы еще с вами танцевали под оркестр. Я даже удивился — классно. Помните? Это был я. И вот теперь все рыцари мертвы, и эти смерти будто бы случайны. Вы знаете, что дело Водонеева закрыто?

— Знаю. Но существует пятый.

— Как пятый? Ника ничего не говорила.

— Есть пятый рыцарь, и его зовут Магистр. Об этом мне сказал Арефьев. И на картине Фомина он был. В кулисе.

* * *

Магистр. Магистр. Магистр. Я приползла домой и, не раздеваясь, рухнула на диван. Мне кажется, я не спала, но потом оказалось, прошло два часа, и даже появились силы.

Магистр. Магистр. Магистр. Я поджарила лук с макаронами, запила это чаем и, выключив свет, уставилась в окно на кромку леса с редкими огнями. В провинции — граница между тем и этим миром, между реальностью и ирреальностью… Да, прав Крутилов. И в Бикбарде я чувствовала то же. И оттого эта иллюзия со временем: оно течет «назад».

Магистр. Магистр. Магистр. Пытаясь оторваться от земли, воспарить, столица устремлена в небо; провинция, наоборот, ухватилась, вцепилась за землю, растеклась по земле и зарылась в землю. Об этом есть у Фомина (у философа Гурина). Земное, земляное притяжение меняет и структуру времени в провинции. Оно тягуче и инертно. Отсюда эти хтонические смыслы. Я ощущаю их везде. Уверена, Крутилов говорил о хтонических смыслах, так ощущаемых в провинции. Он по наитию нашел «границу» Синеглазова.

Магистр. Магистр. Магистр. Не отдавая себе отчета, я несколько раз написала это слово на стекле левой рукой. Потому что левая — это правое полушарие, то, что связано с подсознанием. Магистр — последний. Я закрыла глаза, а когда открыла, меня ударило: во всех трех словах первые три буквы чуть выступали над остальными: МАГистр, МАГистр, МАГистр.

Господи, как же я сразу не догадалась!

Часы показывали половину двенадцатого. Едва на них взглянув, я схватила телефон и нажала кнопку «Артур».

Мучительно долго длилось соединение, еще дольше звучали гудки, и когда мое сердце застучало нестерпимо часто и уже колотилось где-то в горле, раздался короткий щелчок и сразу голос Бернаро:

— Наконец-то ты позвонила.

Вдохнув побольше воздуха, я сказала как можно спокойнее:

— Нам нужно поговорить, это срочно.

— Я сам тебе звонил… Конечно, нужно.

— Ты знаешь, что умер Арефьев?

— Нет, не знаю. Где? Что случилось?

— Ты остался последним, Артур. — И опять в трубке образовалась такая тишина, что я слышала стук собственного сердца. — Прости. О том, что ты — Магистр, я должна была догадаться раньше. На выставке у Фомина.

Пауза.

— Ты позвонила только из-за этого?

Пауза.

— Ну, хорошо. Когда поговорим, сейчас?

— Нет. Лучше завтра. Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Завтра в три в баре «Рим».

* * *

Завтра в три в баре «Рим» я смотрела на Бернаро и не узнавала его. Передо мной сидел абсолютно другой человек. Не человек, а манекен. Разглядывая бледное, тонко очерченное лицо, я не могла найти и следа той ироничной уверенности, которая так в нем завораживала. Ни уверенности, ни черного блеска в глазах — одна усталость.

— Понятия не имею, как ты об этом узнала, — наконец, начал он, — то, что эти смерти не случайны, я и сам понял только после гибели Марка. И не хотел в это поверить. Потом мне позвонил Вадим. Недели три назад. В общем, мне понятно, что здесь происходит.