Искатель - Тана Френч Страница 77

Заходя назавтра к Норин, Кел ожидает, что его поприветствуют в лучшем случае ледяным взглядом, однако Норин одаряет его бруском чеддера и длинным рассказом, как пришел за этим сыром Бобби и как она сказала ему, что когда его манеры станут не хуже, чем у Кела Хупера, тогда Бобби удостоится такого же обслуживания, как Кел, и что идиёт этот ушел практически в слезах, – а также напоминанием, что через пару недель Ленины щенки уже дорастут, чтоб отлучать их от матери. Для того, чтоб истолковать нюансы этих разговоров, Кел прожил в Арднакелти уже достаточно. Норин не только в курсе, что Кел узрел свет, и одобряет это всем сердцем, – она похлопочет, чтобы в курсе была и вся округа. Келу интересно, уж не нарушил ли ради этого Март условия своей вражды с Норин.

Чтобы удостовериться, Кел наведывается тем же вечером в “Шон Ог”. Заходит в дверь, и из Мартинова угла на него тут же накатывают гиканье и иронические вопли восторга.

– Есусе, – говорит Сенан, – мертвые воскресли. Мы уж думали, Малахи тебя грохнул.

– Мы тут решили, что у тебя жуть какая нежная конституция вообще, – говорит мужик голяком-перед-окном, – и ты с пары глотков потина завязал с выпивкой по жизни.

– Кто это “мы”, кимосаби? ^[56] – требует ответа Март. – Говорил я тебе, он вернется. Неохота ему было пару дней смотреть на ваши мерзкие ряхи, вот и все. И не упрекнешь его. – Март подвигается, освобождая Келу место на банкетке, и подает Барти знак, чтоб нес пинту.

– Иди сюда, – говорит Бобби Сенану. – Спроси. Он знает.

– Откуда ему?

– Наверняка это какая-нибудь американская хрень. Молодежь вся на американском теперь разговаривает.

– Ну давай, просвети меня, раз так, – говорит Сенан Келу. – Что такое “йит”?

– Что? – переспрашивает Кел.

– Йит. Сижу сегодня после чая на диване, занят пищеварением потихонечку, и тут вбегает мой младшенький, сигает мне на, блить, живот, как из пушки, орет дурниной “Йит!” прям в лицо мне и выметается обратно. Я у одного своего пацана спросил, что это вообще, но тот поржал до усеру и сказал, что я старею. После чего попросил у меня двадцать фунтов – в город съездить.

– Дал? – спрашивает Кел.

– Не дал. Сказал ему, чтоб отвалил и шел работать. Что за хрень этот йит?

– Ты ни разу йита не видел, что ли? – спрашивает Кел. Осточертело ему, что его эти ребята пинают, как пляжный мяч. – Это ж ручные зверьки. Типа хомячков, только крупнее и уродливее. Здоровенные жирные морды у них и маленькие поросячьи глазки.

– Не жирное у меня, блить, лицо. Ты, что ль, хочешь сказать, будто мой младшенький меня хомячком назвал?

– Ну, это слово еще кое-что значит, но, надеюсь, сынок твой про такое не знает. Ему сколько?

– Десять.

– В интернет ходит?

Сенан раздувается и пунцовеет.

– Если этот дятел порнуху смотрит, попрощается у меня со своей барабанной установкой, “икс-боксом” и… и всем остальным. Что такое “йит”? Он отца родного писькой назвал?

– Да он тебя разводит, идиётина, – говорит мужик голяком-в-окне. – Он про йитов понимает не больше твоего.

Сенан свирепо смотрит на Кела.

– Первый раз слышу, – говорит Кел. – Но ты красава, когда злишься.

Все ревут от хохота, а Сенан качает головой и сообщает Келу, куда ему стоит засунуть своих хомячков. Мужики заказывают еще выпить, а Март настаивает на том, чтобы научить Кела играть в “пятьдесят пять”, – на том основании, что раз он собирается остаться в этих краях, то пусть уж от него польза будет. Никто не заикается ни о Трей, ни о Брендане, ни о Дони, ни об убитых овцах.

Мало того – кого бы Кел вообще ни встретил, никто ни о чем из перечисленного не заикается. Кел пытается принять это как знак того, что вопрос целиком и полностью закрыт, – уж всяко если малая вытворила что-нибудь дурацкое, он бы о том так или иначе услыхал. Что так оно и есть, Кел убежден не вполне.

Трей же растворилась. Кел готов к чему угодно, от порезанных покрышек до кирпича в окно, потому отодвинул матрас в угол, чтоб не попало, и присматривает, чтоб не прилетел снаряд по дороге в дом и из дома. Ничего не происходит. Когда он сидит у себя на крыльце вечерами, в изгороди никто, кроме птиц и мелких зверьков, не шуршит. Пока работает по дому или готовит ужин, загривок у него спокоен. Если б можно было провести его на мякине, он бы запросто поверил, что все это себе придумал.

За дом он берется нешуточно: выясняет у Норин, как зовут местного трубочиста, заканчивает покраску стен в главной комнате и принимается обдирать обои в маленькой второй спальне. Мартов приятель Локи приходит переделать проводку и добывает стиральную машинку; Келу хватает ума не проверять цену. Локи выказывает склонность к трепу, и Кел при первой же возможности катит в город за кухонными шкафами и настоящим холодильником с морозилкой. Когда все это занимает свои места, а в очаге разгорается огонь, гостиная преображается. В ней нет больше этого отчужденного ощущения разрухи, она становится пространством, у наготы которого есть просторное, добротное тепло. Кел шлет Алиссе в Вотсапп снимок. “Ух ты, – пишет она в ответ, – здорово!” – “Потихоньку, – пишет Кел. – Приезжай, посмотришь”. Алисса отзывается: “Да! Как только с работой разберусь” и эмодзи “закатываю глазки”. Хотя примерно на это Кел и рассчитывал, он огорчен и уныл, ему неймется позвонить Донне и вывести ее из себя.

Вместо этого он отправляется в свой лесок и пару часов собирает там сухие ветки на растопку. Пришел холод, в воздухе висит тонкая пелена дождя. На сколько б ни выходил Кел из дома, даже просто вынести мусор, ни единой капли он не чувствует, однако возвращается волглым насквозь. Сырости удается просочиться и внутрь дома: как долго б ни горел в очаге огонь, ни работал масляный обогреватель, спальный мешок и одеяло у Кела постоянно и едва уловимо волглые. Он покупает себе в спальню еще один радиатор, польза от него есть, но невеликая.