Музейный артефакт - Данил Корецкий Страница 75

Фарид тоже находился неподалеку. Вначале он стоял на площади перед храмом, оценивая охрану, но очень скоро заметил, что на него обратили внимание: два стражника обменялись какими-то фразами, после чего один медленно направился к чужаку. Зевнув, даи с безразличным видом медленно пошел прочь, и страж отстал.

Месса уже начиналась, когда на площадь выехал конный отряд рыцарей в латах и с крестами на белых плащах. Они окружали богатую карету с гербом князя де Лавуазье. Когда карета подкатила к собору, ее тут же обступили пешие стражники. Стоящий в некотором отдалении Фарид отметил, что преодолеть двойное кольцо охраны вряд ли удалось бы даже хорошо подготовленным ассасинам. И арбалетчики едва ли смогли бы поразить цель: карета остановилась прямо у входа и заслоняла прибывших от возможного стрелка. К тому же их прикрывали своими телами стражники. Фарид с трудом рассмотрел, как два человека – один в красном плаще с белым крестом, другой в черном камзоле и широкополой шляпе – прошли ко входу. Но, даже будучи хорошим стрелком, попасть в них стрелой он бы не сумел. Он не смог даже рассмотреть их лиц! Хотя шляпа человека в черном показалась ему знакомой.

И это было неудивительно: рядом с князем де Лавуазье Палестинским шел его давний знакомый граф де Контье!

Находиться с оружием в храме запрещено, поэтому у двери князь снял пояс с длинным мечом и передал телохранителю. Но спрятал под плащ мизерекордию [59]с хищным трехгранным клинком и тяжелой рукоятью, ограниченной двумя круглыми стальными пластинами. Ему приходилось несколько раз ею пользоваться, и вряд ли удар в глазницу, под мышку или в горло под шлем можно было считать милосердным. Но князь никогда не задумывался о милосердии и не отличался этим качеством.

Они вошли, когда служба началась и община пела гимн входа. Князь уверенно прошел к огороженной скамье справа, предназначенной для местной знати. Здесь уже сидел барон фон Ротенберг и казначей Мальяр де Шамбур с супругами. Каменное лицо барона, обрамленное аккуратной узкой бородкой, повернулось навстречу князю Палестинскому, чуть заметным кивком он обозначил приветствие и отвернулся. По своему рангу помощник магистра ордена тамплиеров мог вообще не обращать внимания на опоздавшего, но князь был приближен к самому Готфриду Буйонскому – правителю королевства крестоносцев, который ценил его за умение находить общий язык с сарацинами и хорошие отношения со многими шейхами. Поэтому с ним волей-неволей приходилось считаться. И все же, барон фон Ротенберг держался гораздо сдержаннее, чем баронесса Мари, серо-зеленые глаза которой лучились радостью встречи. В длинном зеленом платье с расшитым лифом и в белом чепчике она была очень хороша собой, гораздо красивее жены казначея, на которой было богатое бордовое платье и бордовый чепчик.

Склонив голову перед дамами, князь де Лавуазье уверенно занял свое место и посадил рядом своего гостя. Им обоим было по сорок с лишним лет, но внешне они разительно отличались друг от друга. Массивный, загорелый, с принятой на Востоке бородой, закрывающей пол-лица, Франсуа Палестинский имел вид бесстрашного воина. Под просторной рубашкой из белого дамасского шелка с круглым воротником, несмотря на жару, скрывалась кольчуга, широкие штаны нависали над голенищами мягких сапожек. Красный плащ он распахнул, но снять не мог, ибо в левую полу завернул свой кинжал. Его спутник – бледный, со сморщенным морщинистым лицом, с тонкими усиками и небольшой бородкой клинышком, никогда не носил оружия и больше походил на писаря из королевской канцелярии.

К вновь пришедшим с приветственными улыбками повернулись множество лиц, тускло белеющих в полумраке собора. Черты тех, кто сидел близко, можно было рассмотреть.

– Вон того юношу зовут Жак, – гулким шепотом произнес Франсуа, наклонившись к своему спутнику. – А раньше звали Аззам. Они с другом приняли католичество и стали примерными христианами. Любой рожденный католиком может у них поучиться! В прилежании соблюдения канонов им нет равных… И они никогда не обращались ко мне с просьбами, как многие другие…

Князь вздохнул и добавил:

– Моя мечта – привлечь в Иерусалим как можно больше арабов-христиан, переделать мечети в церкви… Тогда мы резко изменим соотношение сил на Востоке…

– Святая мечта! – кивнул де Конте. – Может, тебе удастся укротить этого бешеного Саббаха!

– Дни самозванца сочтены, – зловеще кивнул князь. – Скоро я отрублю ему голову, как когда-то отрубил его посланцу!

Тема отрубания голов вызвала у де Котье тошноту, поэтому он деликатно уклонился от ее дальнейшего обсуждения и принялся внимательно слушать псалмы.

Литургия заканчивалась.

– Господь с вами! – торжественно произнес священник-предстоятель отец Жорж.

– И со духом твоим, – разноголосо ответила община, и гулкое эхо отозвалось под высокими сводами собора.

Потом началось дароприношение. Прочитали «Отче наш» и «Агнус деи» [60]. Наконец, освятив хлеб и вино, отец Жорж причастился первым и пригласил прихожан вкусить плоть и кровь Христову.

Франсуа Палестинский и его спутник сидели с краю и потому вышли из-за загородки первыми. Стоящие по двое с каждой стороны, стражники в грубой одежде из черного сукна, немедленно сомкнулись вокруг своего господина, оттерев графа в сторону. Ему даже стало немного обидно. Но он тут же подумал, что благодаря такой охране фанатичный безумец Саббах никогда не сможет добраться до князя. Сейчас безжалостный Старец Горы уже не казался ему таким могущественным и всевластным, как несколько дней назад, когда они с шейхом стояли на карнизе над пропастью.

Отец Жорж приготовил облатку хлеба и ложечку с вином и, улыбаясь, ждал, пока приблизится почетный прихожанин. Толпа расступилась, пропуская князя. С ним почтительно здоровались, всячески выражали уважение и расположение, благоговейно дотрагивались до красного плаща или белой рубахи. Одним из тех, кто хотел прикоснуться к его одежде, был тот самый Жак-Аззам, которого только что расхваливал князь. Глаза его неестественно блестели. Молодой человек улыбался, с восторгом разглядывая Франсуа Палестинского, и тянул к нему руку. И рыцарь улыбнулся в ответ, но в другой руке «прилежного католика» вдруг оказался широкий иранский кинжал, который стремительно несся к груди князя. Никто ничего не успел понять, как острие достигло своей цели. Блестящая сталь распорола белый шелк, но не вонзилась в княжеское тело, а бессильно ударилась о закаленные кольца кольчуги. Раздался лязг, и вооруженную руку отбросило назад. Толпа прихожан с воплями ужаса шарахнулась в стороны.

– Да здравствует ибн Саббах! – выкрикнул Жак-Аззам. Лицо его исказилось, и он нанес второй удар, на этот раз метя в плечо. Но клинок вновь наткнулся на кольчугу, и оружие вылетело из вспотевших пальцев ассасина. Пришедшие в себя охранники тоже выхватили из-под одежды кинжалы и набросились на убийцу. Брызнула кровь.