Оскар Уайльд и смерть при свечах - Джайлз Брандрет Страница 75

— Потому что он меня боготворит!

— Он вас боготворит? — потрясенно повторил я.

— Это странно, я согласен, Роберт, но так оно и есть! — Оскар рассмеялся и наклонился ко мне. Из кармана пальто он вытащил письмо и передал мне. — Почитайте, — предложил он, — почитайте, Роберт! Оно от Джона Грея, адресовано мне, я получил его на Тайт-стрит в первый день нового года. Фиолетовые чернила, кремовая бумага, но чувства предельно вульгарные. Читайте!

Я прочитал.

«С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Вы имели какую-то непонятную власть над моей душой, мозгом, талантом. Я обожал вас. Стоило вам заговорить с кем-нибудь, и я уже ревновал к нему. Я хотел сохранить вас для себя одного и чувствовал себя счастливым, только когда вы бывали со мной».

Там было еще много разного — очень много! — всё в таком же ключе. Я вернул письмо моему другу, который аккуратно его сложил, легко коснулся губами и спрятал в карман.

— Красиво написано, вы согласны? С разрешения Джона я включил это, слово в слово, в работу, которую пишу для Стоддарда. Мой герой, Дориан Грей, «создан для обожания». А если верить Джону Грею, я тоже!

— Он очень странный молодой человек, — пробормотал я, делая большой глоток шампанского.

— Он красив и поклоняется мне, Роберт. Он искал меня, чтобы обожать! И теперь, когда он меня нашел, он не может со мной расстаться. Вы помните мои посещения тридцати семи моргов столицы? Я ходил туда не один, как говорил вам, Роберт. Джон Грей меня неизменно сопровождал. Да благословит его Господь — чем больше он сопровождал меня в поисках тела, тем сильней жаждал справедливости для Билли Вуда. В конце концов, он решил доказать верность мне и самостоятельно раскрыть это преступление! Такой дар он собирался возложить на мой алтарь.

— Неужели это возможно?

— О да, Роберт, в дни увядших желтых листьев моей дряхлости я смогу сказать: «И меня когда-то боготворили!» Когда вы заметили Джона Грея на железнодорожной станции в Эшфорде, скрывшегося в соседнем вагоне, он направлялся в Бродстэрс, чтобы поговорить с Сюзанной Вуд. Он проводил собственное расследование. Конечно, мы его опередили. Мы первыми встретили мать Билли. Тайная миссия Джона Грея провалилась. Он заметил нас на платформе вместе с миссис Вуд и не осмелился выйти из поезда, опасаясь себя выдать. Бедный мальчик, ему пришлось проделать путь до Фолкстоуна — и все зря!

— А сегодня он был готов совершить отвратительный акт с Фрейзером — ради вас?

— Да, но он признался, что и сам чувствует непонятное влечение к Фрейзеру. И оба испытывали слабость к свечам и ладану — к пресуществлению и Риму. Они были, как сказал бы Беллотти: «хлеб и масло».

— «Хлеб и масло»?

— В сущности, если учесть скромное происхождение Джона Грея, правильнее сказать: «хлеб и жир». Понимаете, Роберт, они подходили друг другу. Джон Грей с радостью согласился сыграть роль Беатриче для Фрейзера-Данте!

— Да, Оскар, — сказал я, вновь наполняя наши бокалы. — Я вас понял.

— Я счастлив знакомством с Джоном Греем и не жалею, что судьба свела меня с Эйданом Фрейзером. Именно вы, Роберт, и я хочу, чтобы вы это знали, помогли понять Фрейзера и раскрыть дело…

— Я?

— Да, вы, Роберт Шерард, мой друг, когда вы сказали мне, что решили в новом году следовать за своим сердцем, куда бы оно вас ни привело. Именно так и поступал Фрейзер, в буквальном смысле слова. В его жизни главное место занимала страсть, Эйдан Фрейзер безумно любил Билли Вуда. Прошедшие пять месяцев меня многому научили. Нет, Роберт, я не жалею, что занимался этим делом…

— Оскар, — проговорил я, откидываясь на спинку кресла с бокалом шампанского в руках и размышляя о том, наберусь ли я смелости задать ему вопрос, который давно хотел задать. — Вы так и не рассказали мне, почему оказались в доме номер двадцать три по Каули-стрит в тот день, в конце августа.

Он нахмурился.

— Я же несколько раз вам говорил, Роберт. У меня была назначена встреча с ученицей, юной леди…

— Юной леди?

— Да, юной леди, моей крестницей.

— Вашей крестницей? Я не знал, что у вас есть крестница! Неужели это правда, Оскар? Или ваша крестница еще один плод вашего необыкновенного воображения, как и ваши многочисленные тетушки?

— Моя крестница вполне реальна, Роберт, и она особенный и дорогой для меня человек. Она золотой луч солнца, полный жизни, энергии и тепла. Кроме того, она столь же талантлива, сколь прелестна. Ей всего пятнадцать, но она уже прекрасная актриса.

— Но почему же я до сих пор не видел вашей жемчужины?

— Бедняжка вынуждена скрываться. Она француженка… Да, Роберт, une jeune francaise tres belle. [112]Она приехала в Англию, спасаясь от отца, но он продолжает ее преследовать. Я постарался предоставить ей убежище. Нашел для нее комнату на площади Сохо, давал деньги и уроки. Учил девушку английскому и драматическому искусству! Иногда вместе с Билли Вудом. Они сверстники. Она очень талантлива и могла бы сыграть Джульетту, а он — Ромео. Вместе они смотрелись потрясающе.

— Вы знакомили ее с Шекспиром на Каули-стрит?

— Ее и Билли Вуда. Они нередко приходили туда вместе. Я пригласил Билли на Каули-стрит на очередной урок тридцать первого августа, мы часто занимались там по вторникам. Но за несколько дней до назначенного мной срока я встретился с Билли и сказал ему, что отменяю наше занятие тридцать первого, но не назвал причину. Просто сообщил, что у меня появились неотложные дела. Дело в том, что я хотел позаниматься со своей крестницей наедине. Ей предстояли слушания, и я собирался уделить ей побольше внимания. Я не рассказал о слушаниях Билли, опасаясь, что он станет завидовать, и совершил ошибку — как выяснилось, фатальную. Из-за того что я отменил урок, Билли решил, что меня не будет тридцать первого августа в доме двадцать три по Каули-стрит, и он сможет воспользоваться комнатой для совсем других целей и утех… Я не знал — не мог знать, — но полагаю, именно Билли предложил своему «дяде» устроить там свидание в тот день. У Билли, естественно, был свой ключ.

— И у Фрейзера?

— Конечно. У меня тоже. Но тридцать первого августа я отдал свой ключ крестнице. Вот почему мне пришлось стучать, чтобы меня впустили.

— Вы давали уроки вашей крестнице на Каули-стрит. Вы нашли ей комнату на площади Сохо. Однако не пригласили ее в свой дом на Тайт-стрит? — спросил я. — И не предложили жить у вас?

— Не предложил, Роберт, — сдержанно ответил Оскар, — и не без причины. Я посчитал, что просил бы слишком многого у Констанции.

— Но почему?

— Потому что семейная история моей крестницы не слишком респектабельна. Моя крестница — дочь той, кого вы бы назвали «дочерью радости».