Не забывать никогда - Мишель Бюсси Страница 74

Я помнил каждую деталь.

Лето. Как и все предшествующие годы, я проводил его в лагере в Клеси, в нормандской Швейцарии, возле Фалеза, в сотне километров от Гранкам-Мэзи. Восхождения, каноэ, пешие прогулки… Досуговый центр агломерации Плен-Коммюн посещали дети из Ла-Курнев, Обервилье и Вильтанеза, всего более пятисот детей и подростков, которых летом распределяли в десятки лагерей, разбросанных по всей Франции. Два таких лагеря находились в Нормандии: лагерь в Клеси, куда попал я, и на берегу моря в Гранкам-Мэзи. Я не любил море, но в тот раз аниматору из парусного лагеря понадобился свободный день. Он ехал на похороны бабушки или что-то в этом роде. Помню, он долго метался в поисках замены на этот день. Так как я уже имел некоторый опыт пребывания в летних лагерях, заменить его попросили меня. В тот день мне пришлось съездить в лагерь в Гранкам и обратно. Там не случилось ничего особенного. Купание в чертовой ледяной воде, стычка между подростками на пляже, новые назначения детских командиров. С годами неожиданная замена вылетела у меня из головы. Если бы не церковь, я бы никогда о ней не вспомнил.

Я закрыл глаза. Установить точную дату моего здесь пребывания невозможно. Раз купались, значит, дело было летом, Скорее всего, конец лета. Лет десять тому назад.

Я до боли сцепил пальцы.

Конец августа 2004-го?

В четверг, 26 августа, чтобы быть точным?

В день убийства Миртий Камю?

Невозможно!

Сразу после обнаружения трупа жандармы оцепили все вокруг, тотчас стали стекаться журналисты. В конце августа 2004-го я находился в Гранкам, в нескольких километрах от места, где нашли изнасилованную и убитую девушку. Подростки наверняка болтали только об убийстве, и я должен был бы это помнить.

Открыв глаза, я вновь принялся рассматривать карту местности. Увидел значки, обозначавшие ферму «Большие Карьеры». Четыре крошечных прямоугольника.

Все верно, за исключением того, что дело Камю стало достоянием публики только на следующий день после убийства. Полиция наложила своего рода эмбарго, запретив в течение двадцати четырех часов сообщать что-либо средствам массовой информации. Я не ночевал в лагере, так как вечером отбывал в Клеси. История с изнасилованием стала известна, скорее всего, спустя несколько часов после моего отъезда. Впрочем, мне было наплевать, в Клеси мы жили практически отрезанно от мира, без газет и ящика…

Ярко освещенная бетонная церковь притягивала меня; ее жутковатая колокольня напоминала сторожевую вышку концентрационного лагеря.

Неужели это возможно?

Дрожащими руками я попытался сложить карту автомобильных дорог. Безуспешно.

Неужели я, действительно, встретил в тот день Миртий Камю? На дороге из Изиньи, возле «Больших Карьеров»? Я наверняка ехал на старом «рено-трафик», принадлежавшем досуговому центру «Плен-Коммюн».

Я швырнул карту на пассажирское сиденье.

Неужели я, действительно, остановился, изнасиловал ее, задушил, а потом память навсегда стерла следы моего преступления?

Я снова глотнул кофе, на этот раз прямо из горлышка термоса, и завел двигатель.

После Османвиля я свернул на дорогу, ведущую к «Большим Карьерам». Справа от меня остался большой нормандский дом из саманного кирпича с синими ставнями и характерным фахверком. Теперь я ехал по утрамбованной земле.

Я никогда здесь не был.

Я в этом уверен.

Замедлив ход, я внимательно изучал окрестный пейзаж, проплывавший в свете фар «фиата», пытаясь высмотреть нечто, что могло бы пробудить мои воспоминания. Подтвердить мое безумие.

Десять лет назад я приехал сюда, убил двадцатилетнюю девушку и бросил здесь ее тело.

Где именно бросил?

На дне небольшого карьера, вырытого в известняковой породе? В густом пролеске? У стен крошечной часовни, облицованной сланцем и опутанной корнями столетнего тиса? На каком-нибудь поле, окруженном непроницаемой живой изгородью? Или еще дальше, на берегу канала Вир, который, обогнув Изиньи, впадает в море?

В бледном свете фар деревенский пейзаж напоминал полотно кисти Милле, только без вечернего колокола и крестьян в лучах заходящего солнца. Без свидетелей, если не считать таковыми десяток черно-белых коров, жевавших свою жвачку точно так же, как и десять лет назад. Свидетелей немых и равнодушных.

Я остановился под единственным фонарем, в пятидесяти метрах от фермы, и вышел из машины. Я словно ждал, что одна из коров повернется и, узнав меня, уставится на меня укоризненным взором.

Я сходил с ума.

Я ничего не помнил.

Я пошел. Было холодно, но безветренно. Я не понимал, почему я пошел направо, по направлению к подлеску. В какой-то момент я подумал, что меня ведет нечто вроде фантомной памяти, а руки и ноги воспроизводят движения, которые сознание мое отказывалось вспоминать.

Вскоре впереди я заметил отблеск. Точнее, два отблеска.

Возле высокой лещины горели два огонька. Их окружал ковер из цветочных лепестков.

Прибитые к стволу две таблички отбрасывали заметную тень.

Не в силах разобрать, что там написано, я подошел поближе.

В двух фарфоровых чашах, без сомнения, наполненных невозгораемой жидкостью, плавали два зажженных фитиля. Яблоневые лепестки всевозможных оттенков розового устилали землю, образуя контуры двух тел.

Я уже знал, что написано на двух деревянных табличках.