Город на Стиксе - Наталья Земскова Страница 74

Но и днем я жила в полусне: забывала слова и вещи, отвечала невпопад, тупо глядела на экран, уронив руки на клавиши. Что, и буквы забыла?

* * *

И вот мы сидим в редакции, садомазохистски рассуждая о веревке в доме повешенного. Были, конечно, времена и похуже, но чтобы вот так, одновременно у всех троих — никогда.

— Ну, почему, — спрашивает Жанка, обращаясь к портрету Хэмингуэя на стенке, — почему, как только расслабляешься и начинаешь радоваться жизни абсолютно, из-под тебя обязательно выбивают табуретку? В этот самый момент!

— Закон драматургии, — отвечаю за Хэмингуэя я, — для развития действия нужен конфликт.

— Что делать?

— Принять все как есть. Главное — не страдать, отпустить ситуацию. Порадуйся чему-то, если сможешь. Сначала радость — потом результат, почитай у Норбекова.

— Радоваться чему? — встрепенулась Галина.

— Да неважно чему. Важен принцип. Ну вот, если вы радуетесь даже тогда, когда к вашему мужчине на Новый год приезжает внезапная жена, это само по себе достойно награды.

— Нельзя, нет, нельзя расслабляться, — не слушает Жанна. — Расслабишься — всё. Еще вчера я ехала и думала: ну надо же, как всё чудесно: такая легкость, ясность в отношениях. Получи теперь легкость и ясность.

— Все было хорошо, пока не стало плохо, — повторяет Галка. — Запомни это состояние.

— Какое?

— Предстоящей легкости. Чтобы знать на будущее, что за ним последует.

Чтобы как-то отвлечься и отвлечь Жанну, мы заказали лимузин — со скидкой на ночное время.

Три часа мы колесим по притихшему городу, запивая свои неудачи шампанским. Город спрятался, отодвинулся, замолчал. Он всегда замолкал и отодвигался, если с ним выходили на связь, пусть такую условную. Чтобы разрушить ирреальность происходящего, мы принялись вспоминать свои самые несуразные романы.

Жанка рассказала, как, работая вожатой в лагере, была влюблена в воспитанника старшего отряда и зачем-то ходила с ним ночью на кладбище. Я — как с горя пыталась полюбить Мишку Савельева.

— А я была жертвой виртуальной любви, — сказала захмелевшая Галка. — Не поверите, но это одно из самых возвышенных и сильных из пережитых мною чувств!

«Я та, которая катается в лимузине», — автоматически переименовала я Жанку по инструкции одной парапсихологической теории (не «Та, которая льет слезы», а «Та, которая катается», и не в чем попало, а «в лимузине»), щелкнула пальцами и глотнула шампанского.

* * *

«Я та, которая катается в лимузине», — твердила теперь я и себе, прицепившись к этой бестолковой фразе и повторяя ее на все лады.

Я твердила ее в лифте и трамвае, в очереди за мандаринами и в буфете у Антонины и останавливалась лишь тогда, когда нужно было выправить текст или с кем-то поговорить. Лимузин «возил» меня на работе и дома, и, даже сидя за компьютером, я ощущала под собой его невидимые кресла. На дорогах мне то и дело попадались эти невероятные автомобили, хотя в Городе их было не больше трех. Как-то раз из них помахали рукой, и это был сигнал поддержки. Что-то вздрогнуло, тронулось, качественно изменилось — вокруг и внутри.

И результат не замедлил явиться! Я перестала думать об Артуре. Все наши сложности померкли и отодвинулись, их острота притупилась. Больше того: мне хотелось, чтобы так оно все и закончилось — без объяснений, без претензий, без возвратов. Если нужно объяснять, то не нужно объяснять.

4

Жанетта положила мобильник на стол и медленно проговорила:

— Так, прилетели немцы и Проскурин. Нас приглашают на пресс-конференцию. Здесь, рядом, в выставочном центре.

— Жанн, причем здесь мы? — заспорила Галина. — Раз человек зовет тебя, то просто неприлично…

— Зовет не он, а принимающая сторона. Звонил пресс-секретарь с завода. Им нужен материал — ну, скрытая реклама, всю информацию они тебе дадут. Я не могу и не хочу идти, ты что, не видишь?

— И плохо, что не хочешь. Глядишь, и снизила бы значимость прибытия жены.

— Нет, Галь, мне будет только хуже.

Мне и самой не хотелось влезать в чужую тему, но Фро-ниус чуть не плакала, и я сказала:

— Ну, хорошо. В конце концов, пора менять контекст, ломать стереотипы.

На следующий день мы с Томиной, изо всех сил ломая стереотипы, сидели не в театре и не на конкурсе «Учитель года», а в первом ряду конференц-зала выставочного центра и разглядывали в зеркальном потолке свои скромные одежды: я надела тунику и черные брюки, Галка — учительские кофту с юбкой и соответствующее выражение лица.

Вот что значит не своя тема! Народ шелестел абсолютно незнакомый, даже из журналистов я не знала здесь никого, не говоря уже об остальных персонажах, призвавших нас ради того, чтобы мы оповестили мир об их ноу-хау. И пока директор завода объяснял чудо-свойства спелеокамеры, собранной из соляных блоков и призванной вылечить все бронхиты и астмы на свете, я рассматривала действующих лиц. Два зама, главный инженер, главный технолог. Три немца с улыбающимися лицами… Три неопознанных, — без бейджиков, — субъекта. Судя по Жанкиному описанию, Проскурина здесь явно не было, и, устав от технологических подробностей, я развлекалась тем, что мысленно переносила действующих лиц на оперную сцену, гримировала, облачала в костюмы и «смотрела» спектакль. Этот прием «сочинения оперы» сильно выручал на собраниях и заседаниях, когда сбежать было нельзя, спать — неприлично, а выносить — невозможно.

Без вариантов — сегодня на сцене шел «Борис Годунов» Модеста Мусоргского. Распределение ролей. Директор — князь Василий Шуйский. По либретто он на территории Новодевичьего монастыря склоняет народ на выдвижение Годунова на царство. Годунов — второй зам, тот, что моложе. В замах ему ходить давно надоело, а директор на пенсию не торопится. Но есть еще и главный инженер, который в нашей «опере» исполнит Самозванца. Да. молод и хорош собою, но власть он может взять, только решив идти ва-банк и призвав на помощь поляков. На партии поляков у нас сгодятся немцы.

А за Марину Мнишек… Да вот же, пресс-секретарь, веселая миниатюрная шатенка.

Когда на «сцене» появился призрак убиенного царевича (фотограф из журнала «Чудь»), а хор (все сидящие в зале) грянул «Боже, царя храни», все действие рассыпалось на мелкие осколки. Потому что появился персонаж совсем из другой «оперы».

— Лиза, что с тобой! Да ответь же! — шипела мне в ухо Галина, а я не могла оторвать глаз от Проскурина (я сразу поняла, что это Проскурин), который опоздал и неловко пробирался между рядами.

Кивнув директору и заму, он окинул взглядом зал и сел возле немцев. Нет, он совсем не походил на американского Ривза. Да и какая разница? Интересна не внешность, а излучения человека.

Я ловила эти излучения и не могла отделаться от мысли, что словно бы мы уже виделись где-то.