Его и ее - Элис Фини Страница 73

Квартира оформлена в нейтральных тонах, и в ней минимум предметов, но я вижу здесь кое-какие вещи из нашего дома. Прежде всего, это мои фотографии, на которых мне пятнадцать лет, а также недавний снимок в рамке меня, Джека и Оливии, что меня радует. Она больше не цепляется за мой образ в подростковом возрасте, она видит меня такой, какая я есть на сегодняшний день, и, похоже, все равно любит меня. Родители в молодости пытаются понять своих детей, дети в зрелом возрасте пытаются понять своих родителей.

Моя мать настойчиво предлагает приготовить нам чай. Она исчезает в своей маленькой кухне, и мы слышим, как она открывает шкафы и ящики. Наслаждаюсь знакомым звуком, с которым чашки ставят на блюдца, а на фарфоровую посуду кладут чайные ложки. Мы ждем, пока ее старомодный чайник закипит на плите, и я невольно вздрагиваю, когда он начинает свистеть.

Спустя несколько минут мама приходит обратно, шаркая ногами, симпатичный серебряный поднос гремит в ее трясущихся руках. Замечаю, что она принесла органический мед в пластиковой бутылке, а также молочник и сахарницу. Это вызывает у меня улыбку. Она все делает правильно, но все-таки иногда пребывает в замешательстве.

— Пчелы живы! — восклицает Оливия, увидев мед. Мы читаем ей рассказы о Винни-Пухе, и она ими очень увлекается. — Теперь пчелы живут с нами в Лондоне, бабушка Эндрюс, и сегодня они выходили из улья! — говорит она, сияя, и смотрит на мою мать.

— Они пережили переезд? — спрашивает мама, глядя на меня.

— Да, мама.

— А они нашли нож в улье? — продолжает она.

Я спрятала его там, выйдя из больницы, — не знала, что с ним делать. Я должна была понимать, что она найдет его — она единственный человек из числа моих знакомых, у кого хватит безумия сунуть руку в улей. К счастью, все остальные считают, что она несет чушь.

Улыбаясь, я беру со стола нож — хочу разрезать торт, который мы купили.

— Нет, мама, он здесь, видишь? Пчелам не нужен нож, чтобы разносить мед, они могут справиться с этим самостоятельно. А теперь, кому кусочек шоколадного торта? — спрашиваю я и начинаю открывать большую белую коробку из кондитерской.

— Мне! — кричит Оливия.

Мама просит отрезать ей тонюсенький кусочек шоколадного бисквита, и мне ясно, что на самом деле она не хочет его есть. Мне надо было вынуть торт из коробки и сделать вид, что я испекла его сама, чтобы она не думала, что мы купили его в магазине и в нем полно вредных добавок.

— Ко мне снова приходила женщина с конским хвостом, — говорит она, кладя вилку на стол.

Моя вилка застывает в воздухе, пока я пытаюсь сделать вид, что не так взволнована, как на самом деле.

— Ты имеешь в виду Прийю? Сыщицу? — спрашиваю я.

— Да. Она любит задавать мне вопросы.

— Зачем Прийе приходить к маме? — спрашиваю я Джека, но он пожимает плечами, не обращая внимания на мою обеспокоенность.

— Она милая. Вероятно, просто хочет проверить, как вы, и убедиться, что у вас все хорошо после того, что случилось, — говорит он.

— Уверена, что так и есть, — соглашаюсь я, пытаясь успокоить ее.

Вижу, что она мне не верит. Я тоже себе не очень верю.

Мама улыбается и отставляет недоеденный кусок, затем отпивает чай и добавляет в свою чашку еще немного меда.

— Не волнуйтесь за меня, я смогу о себе позаботиться.

У каждой истории есть как минимум две стороны; ваша и моя, наша и их, его и ее.

Я всегда предпочитаю свою.

Но, может быть, и к лучшему, что больше никто не знает правду о том, что случилось на самом деле. Сомневаюсь, что мне бы поверили. Никто не подозревает маленькую старую леди с деменцией в убийствах.

У меня по-настоящему никогда не было проблем с памятью. Если я что-то забыла за давностью лет, это потому, что я так захотела. Но диагноз рак настоящий. А это означало, что я рано или поздно покину этот дом, а сюда вселится кто-то другой и найдет мои прошлые ошибки, зарытые в саду.

Мысль, что люди узнают правду о том, что я сделала с мужем много лет назад, была невыносима. Плохие истории липнут к людям, как мед, и я не хочу, чтобы меня запомнили такой. Большую часть жизни я была хорошей и поступала хорошо. Он был жестоким человеком, и я всегда считала это самообороной, а не убийством. Конечно, я хочу, чтобы все было по-другому, но сожалеть — не значит просить прощения. Я не извиняюсь за то, что сделала, я просто никогда не хотела, чтобы об этом узнали.

Похоронить мужа под грядками казалось мне очень умным решением. Я думала, что никому и никогда не придет в голову там искать. Однажды я копала картошку и нашла его обручальное кольцо. Именно из-за него я бы никогда не смогла покинуть дом, но я знаю, что теперь обо всем позаботилась Анна.

Долгие годы я считала, что она ушла из дома в шестнадцать лет потому, что в глубине души знала, что я натворила. Анна обнаружила меня в крови и в грязи из сада в тот день, когда я убила его. Она решила уехать из Блэкдауна сразу же после окончания школы в следующем году и редко приезжала. Я думала, это моя вина — она ненавидела меня за то, что я отняла у нее отца.

Я довольствовалась тем, что рассматривала старые фото моего единственного ребенка, затем, спустя несколько лет, наблюдала за ней на экране телевизора, когда она зачитывала новости. Она выглядела такой счастливой и здоровой, вычеркнув меня из своей жизни. И я смирилась с ее редкими приездами и нечастыми телефонными звонками и была благодарна всякий раз, когда она выходила на связь.

Это Джек предложил оставить Шарлотту со мной на один вечер — он хотел пригласить Анну в ресторан в день ее рождения. Я почти совсем не видела мою маленькую внучку и была в восторге, когда Анна согласилась. Я подумала, что это сможет нас сблизить — теперь у самой Анны есть дочь, и она знает, что такое быть матерью. Но Шарлотта умерла. Это произошло не по моей вине, но мне казалось, что она все равно считала меня виноватой.

После этого я опять начала пить. Пьянство притупляло боль. Когда люди в городе, увидев меня в нетрезвом состоянии, решили, что это деменция, у меня родилась идея. Хорошая идея. Благодаря ей Джек вернулся в мою жизнь, и я надеялась, что Анна тоже приедет домой из жалости. Все, что мне надо было сделать, — притвориться немного забывчивой и несколько раз пройтись по улицам в ночной рубашке. Джек настоял, чтобы я пошла к врачу. Только поэтому я обнаружила, что у меня рак, но я не сказала правду ни ему, ни кому-либо другому.

Когда я принялась разбирать дом, я оставила комнату Анны напоследок. Я сохранила ее точно в таком виде, в каком она была, когда дочь еще жила здесь. Я заметила сажу на дне камина, что показалось мне странным, ведь камином много лет никто не пользовался с тех пор, как она уехала.

Я взяла щетку и стала вытирать сажу с внутренней стороны дымохода. И тут на решетку упало грязное, обгоревшее, разорванное письмо. Сначала я просто смотрела на него, а потом стала собирать клочки бумаги, исписанные знакомым почерком Анны. Она явно пыталась сжечь их, но бумажки засосало тягой. Я встала на колени на полу в ее спальне и стала складывать их как пазл.