Маска, я тебя знаю - Екатерина Черкасова Страница 72

Наконец самолет приземлился. Мулай резко поднялся и отрывисто велел мне следовать за ним. У выхода толпились встречающие, в основном представители туристических компаний с табличками в руках. Между ними расхаживал Юрий в неизменном джинсовом костюме. Теперь он мне не казался привлекательным: бычья шея, неприятный красноватый загар, контрастирующий с выгоревшими волосами и бровями, маленькие, близко посаженные белесые глазки, выдающие лживую и жестокую натуру. Правда, тогда он казался мне простым, незамысловатым, надежным парнем, которому можно довериться. Непонятно, как я не замечала того, что вижу сейчас, раньше, ведь все так очевидно. С доверчивостью у меня явно не все в порядке.

За стеклянной перегородкой показалась импозантная пара: молодая стройная женщина в черном костюме и высокий хорошо одетый брюнет, поддерживавший ее под руку. Они резко выделялись среди толпы пестрых джинсово-маечных туристов, сразу ясно, что они прибыли сюда не отдыхать.

Мне стало страшно, и я крепко сжала ладонь Мулая.

Юрий встретил их на выходе, пожал руку моему мужу. Странно думать о нем как о муже! Будто с тех пор прожита целая жизнь...

Троицу сразу же окружила толпа носильщиков в галабиях, предлагавших свои услуги. Другие, мало от них отличимые, тоже протиснулись к богато одетой парочке с криками: "Такси, такси!" Юра с раздражением от них отмахивался и что-то резко говорил на своем ужасном французском.

В этот момент Мулай извлек из кармана трубку сотового и быстро сказал несколько слов по-арабски. Навязчивые носильщики и таксисты тут же куда-то исчезли и вместо них возникли полицейские. Прислонившись к колонне, я наблюдала за их диалогом: настойчивые требования полиции открыть сумку, попытки Юрия объясниться, возмущенные возгласы Лидии, недоумение Александра, чье красивое лицо от напряжения покрылось неприятными капельками пота, выдающими страх. Наконец Лидия раздраженно расстегнула сумку и демонстративно сунула ее почти под нос полицейскому. Тот заглянул в нее и с видимым удовлетворением выудил оттуда пакетик с белым порошком. А у мужчин это нашли в карманах.

Я откинула полупрозрачную черную ткань, и последнее, что они увидели перед тем, как их увели в полицейский участок, было мое торжествующее лицо.

- А знаешь, в Марокко ужасные тюрьмы и огромные сроки за ввоз наркотиков,- философски заметил Мулай.

- А носильщики и таксисты тоже берберы?

- Конечно, - с достоинством ответил Мулай.

* * *

Потом мне пришлось выдержать истерику Иман: сначала от счастья, что

я жива, потом от негодования, что я сразу не позвонила. Все мои объяснения насчет конспирации не могли меня оправдать. И только живописания моих приключений несколько смягчили ее и настроили на романтический лад. Она завистливо вздыхала, вскрикивала на самых интригующих местах рассказа и в целом резюмировала:

- Счастливая ты, Алиса!

- Я?!- моему изумлению не было предела.

- Конечно! Столько приключений! Все так захватывающе,

как в кино!

- Мими, ты что, с ума сошла?- возмутилась я.

Меня же чуть не убили!

- Так не убили же! И все хорошо кончилось,- наивно

заявила Иман.- И есть о чем вспомнить. Не то что мне...

Я поняла, что объяснять ей что-либо бесполезно.

- А он хоть красивый, твой бербер?- поинтересовалась

Иман.

- Очень,- сказала я и улыбнулась.

- Пожалуйста, приезжай ко мне,- стала просить

Иман, но я думала только об одном: домой, домой, домой!

* * *

Ненавижу проводы и прощания. Ненавижу плакать, ловить прощальные взгляды. Ненавижу держать за руку и знать, что это последнее прикосновение.

Мулай достал откуда-то черный уголек, которым берберки подводят глаза, раскрыл мою ладонь и начертил крест, а в каждом поле поставил точку.

Я вопросительно взглянула на него.

- Это что-то значит?

- Конечно, - он грустно улыбнулся,- но лучше тебе не знать что. Я все равно не могу просить тебя об этом. Он поднял на меня глаза, это был тот самый взгляд, от которого у женщин подкашиваются ноги и замирает сердце, и поцеловал серединку своего рисунка на моей ладони.

Я больше не могла этого выдержать, круто развернулась и, не оборачиваясь, вошла в зону таможенного контроля. Я затылком чувствовала, что Мулай смотрит мне вслед, но обернулась лишь на мгновение, когда вернуться уже не могла. С этого расстояния моих слез не видно.

Вернуться в старую квартиру в арбатском переулке, повесить на место большой папин портрет, от которого остался след на обоях, снова ходить в институт. А потом... Сумасшедшая гонка кончится, в нормальной жизни я стану ходить в анатомичку, зубрить биохимические формулы, пить дешевое шампанское на студенческих вечеринках в компании моей милой Милы, пересдавать хвосты, флиртовать с однокурсниками, жующими дирол с ксилитом и карбамидом и протирающими лицо клерасилом от прыщей, и вспоминать... Свистящий в ушах ветер пустыни, когда несешься на лошади навстречу закату, где в сотне миль плещется океан, странные запахи берберских трав, движение, которым Мулай открывал лицо, спешившись и войдя в шатер, глухие и сильные удары его сердца, такие сильные, что, казалось, оно может разорваться, тот жест отчаяния, когда он оттолкнул меня... "Это моя жена, в пустыне не нужен паспорт... Я согрешил, но аллах простит мне этот маленький обман... Я должен был вернуться после смерти отца, и мой сын сделает то же самое".

Подо мной проплывали белые здания города на Атлантике. Я приложила к иллюминатору ладошку рисунком наружу. Прощай, Касабланка! Прощай, принц пустыни!