«Нехороший» дедушка - Михаил Попов Страница 70

— Правда, — равнодушно признал генерал, так и не повернув головы.

— Что он означает?

— Я откуда знаю? Вернее, забыл. Взял из папки. Список и список. Мало ли у меня в документах всяких списков.

Директор кивнул и вздохнул.

— Да я сразу понял — вам просто нужен был предлог, чтобы приехать сюда. Напрямую обратиться вы почему-то не захотели. А выйти из запоя надо. Где-то уже месяц, да? Белочка на горизонте. Зря вы стали затевать маскарад, тащить сюда этого писаку придурковатого. Вы слышали, что он нес? Какие-то бабушки сбитые, автобусы с деньгами, почку кому-то не тому пересадили… Мы бы и так все сделали.

— Вам не понять.

Директор похлопал ладонью по боку капсулы. На губах появилась нехорошая улыбка.

— Чего уж тут не понять, тоже мне бином. Притащили вы его, чтобы, так сказать, промерить глубину. Если с ним ничего не случится, тогда и вы рискнете, да? Алкоголики и наркоманы иногда проявляют чудеса предусмотрительности и дьявольскую хитрость.

— Что?! — Пятиплахов скосил на директора страшный красный глаз. — Он мой друг. Вернее, однокурсник.

— Все правильно. Кому попало вы бы не доверились, только другу.

— Я тебя застрелю, — сказал генерал, вплотную приблизив лицо к стеклянному окошку. В следующее мгновение он зажмурился, как от сильной боли.

Модест Михайлович махнул рукой сестрам:

— Ну что, не будем тянуть? Начинаем?

— Когда я закрываю глаза, под веками мелькают все время какие-то тени. И проплывают оранжевые круги, — сказал генерал.

— И тараканы бегают по столу, правильно? — ласково улыбнулся доктор.

Пятиплахов закрыл глаза.

— Значит, начинаем, — повторил Модест Михайлович.

Когда одна из сестер помогала генералу снимать пиджак, он негромко проревел:

— Удостоверение останется при мне.

На сестринском посту раздался звонок.

Модест Михайлович бросился туда и схватился за трубку.

Работы по разоблачению Пятиплахова прервались.

— Да. Да? Мне сейчас не до твоих оправданий. Важно то, что уже два часа она где-то неизвестно где. Ну и пусть свернула халат, запихнула под одеяло, ну и что?! Не надо мне рассказывать сказки! Тоже мне хитрость.

Модест Михайлович неожиданно, как будто внезапно потяжелел на центнер, сел на табурет медсестры, тот пискнул и покосился. Директор быстро перевел взгляд на одну из сестер.

— Маша, пойдите проверьте… Нет, пойдем вместе.

Он вскочил с места, и быстро двигая толстыми ногами, выскочил в коридор. Сестры бросились следом.

— Где его палата?

Распахнув дверь, Модест Михайлович бросился к кровати, рванул край одеяла. Девушки ахнули.

— Он где-то здесь. Ищите!

* * *

Я внимательно следил за своим состоянием. В груди как бы на плаву лежала льдина, по которой еще к тому же внезапно проходили извилистые трещины, а поверх всего этого неслась сразу во всех направлениях колючая поземка. А иногда прилетали откуда-то и падали на льдину тяжелые капли. Вот ты какая, неврастения моя.

Насколько я понял Модеста Михайловича, его машина должна была начать с приглаживания поземки, непрерывного шершавого раздражения нервов, а потом уж и запустить процесс таяния основного ледового тела. Какое-то воздействие на мою взъерошенную и одновременно подмороженную психику исподволь началось, потому что я теперь уже не просто надеялся, что мне помогут, но сделался непререкаемо уверен.

* * *

— Здесь, — сказал молодой человек с удлиненным черепом, показывая на картину Серова. В руке у него был короткий черный тубус, и в полумраке кабинета его можно было принять за длинную толстую руку. Высокая девушка в куртке с капюшоном подошла к парню и обняла одной рукой. Несколько секунд они молча смотрели на картину, едва различимую в темноте, потом юноша передал подруге тубус, а сам стал ощупывать раму.

— Свет включить?

— Нет. Сразу заметят.

Девушка направилась к окну, намереваясь задернуть тяжелые плюшевые шторы.

— Лучше закрой дверь изнутри.

Девушка тут же повернулась и, достав из кармана куртки связку ключей (видимо, краденых отцовских), пошла мимо длинного стола для заседаний к двери в предбанник.

— Как все просто! — усмехнулся молодой человек.

Картина отъехала в сторону, утонув в выступе стены, обнажая панель с экраном и тумблерами.

— Послушай, — молодой человек обернулся к подруге, — а это точно то самое? Никаких запоров. Даже подозрительно.

Она сбросила капюшон, обнажая бритую голову, обернулась.

— То.

— Уверена? Не ловушка для идиотов?

Девушка заперла дверь и двинулась обратно. Ее бледное, удлиненное лицо при голом черепе и общей сильной худобе придавали ей вампирское очарование.

— Не ловушка. Папа мне это все показывал, когда я еще была маленькая.

— Ты и сейчас еще маленькая, — сказал молодой человек. Девушка приблизилась, и они, без всяких предварительных движений, слились в тяжелом, длинном поцелуе. Дочь Модеста Михайловича, не прерывая поцелуя, высвободила руку из объятия и побежала на ощупь пальцами по пульту, подумала немного, выбирая между двумя тумблерами, и решительно щелкнула, изящно изогнув тонкую гибкую кисть. Стена рядом с камином наполнилась сдобным гудением.

— Да, — сказал молодой человек, отрываясь от подруги, — надо работать. Открывай.

Девушка поставила тубус вертикально и тою же самой изящной кистью стала отламывать у него верхушку.

Молодой человек заинтересованно рассматривал пульт.

Тубус был открыт, и из него появился средней длины обрезок арматуры.

Рука молодого человека медленно протянулась к пульту, щелкнул тумблер. Экран после короткого раздумья осветился.

— Может работать, как телевизор, — сказала девушка, вручая другу приготовленное железо. Он взял его в левую руку, правую оставляя для манипуляций с тумблерами.

Влюбленные снова начали страстно целоваться. Девушка делала это самозабвеннее. Зажмурилась, оплела длинными кожаными руками туловище своего гения. Он же глаз не закрывал и обнимал подругу лишь локтями, оставляя свободными кисти рук.

* * *

И вот я где-то лечу. Вокруг не полностью черно, но ничего не видно. Хотя я даже не знаю, открыты ли у меня глаза, но точно знаю, что это не имеет никакого значения.

Что с сознанием? Громоздкая метафора с льдиной и поземкой сильно ускромнилась, и теперь отыскать в себе я могу лишь буквально какой-то мазок несчастной прохлады в области потухшего солнечного сплетения. К тому же понятно, что и это вот-вот перестанет иметь хоть какое-нибудь значение.