Аферистка - Кристина Грэн Страница 7

— Клер обожает проституток Брехта, — сказал отец, — но она, как и большинство женщин, не способна на практике заниматься этой профессией.

Тогда я не совсем поняла смысл его слов, но подумала, что он, наверное, прав. Ведь мой отец хорошо разбирался в женщинах. Он легко подчинял их своей власти. Всех, кроме, пожалуй, моей матери. На фотографиях, которые я хранила в коробке от шоколадных конфет, она казалась неземной красавицей.

Миловидная Клара совсем не походила на маму. Клара часто перекрашивала свои волосы и старалась не отставать от моды, тратя на одежду почти всю зарплату, что получала от моего отца. Когда у него не было денег, он становился особенно любезен и приветлив с ней. Отец сочинял истории о том, что скоро познакомит Клару с известными в театральном мире режиссерами и они дадут ей замечательные роли. Одним словом, он врал без зазрения совести, и Клара снисходительно слушала его. В периоды безденежья она играла роль верного товарища, которого не могут испугать невзгоды. Мне кажется, она особенно любила эти трудные времена, потому что отец подыгрывал ей, называя героиней пролетариата и защитницей бедных. Клара полагала, что реалистичное искусство должно быть боевым, и с энтузиазмом бросалась спасать нас от кредиторов. Она умело лгала им и оттягивала срок оплаты счетов. В эти дни Клара становилась истинным воплощением героинь Брехта, и никто не смел напоминать ей о пыли за шкафом или грязной посуде. Мы знали, что нам надо выстоять и выдержать осаду. Если отец был стратегом, то Клер являлась нашим неприступным бастионом. И оба они в конце концов сводили дело к почетной капитуляции. В детстве все это казалось мне захватывающей игрой. Позже я стала испытывать страх перед кредиторами и стыд за свою семью, однако скрывала эти чувства, потому что они не приветствовались у нас в доме.

Отец предоставлял мне право первой выбрать себе комнату в новом доме. Одна из моих привилегий. На требующей ремонта вилле я выбрала мансарду, так как она находилась вдали от хозяйственных помещений, где хлопотала Клара, и гостиных, в которых царствовал отец. Обои на стенах комнаты выцвели, но деревянный пол скрипел просто чудесно, а вид на Эльбу и снующие по ней барки был великолепен. Меня не смущала стоящая здесь старая рассохшаяся мебель, которую владелица виллы, наверное, собиралась подарить слугам.

У меня мало своих вещей. В отличие от многих своих ровесниц я ничего не коллекционировала. Я избавлялась от ненужных вещей, потому что считала их хранение полным абсурдом при том образе жизни, который вела наша семья. Я предпочитала налегке пускаться в путешествия, у которых только одна цель — найти новую жертву и жить за ее счет. Я без сожаления оставляла игрушки, одежду, кассеты — все, что в избытке покупал мне отец, когда у него водились деньги.

Клара порицала меня за это и, чтобы устыдить, рассказывала о голодающих детях «третьего мира». По ее словам, они не могли даже мечтать об игрушках, с которыми я так легко расставалась. У Клары доброе сердце, но порой она меня сильно допекала. Она была моей единственной подругой, и я боялась ее потерять. Меня пугала ее мечта стать профессиональной актрисой и выступать на сцене. В детстве, укладываясь спать, я каждый вечер спрашивала Клару, увижу ли ее на следующее утро? И если она кивала, я не верила ей, а если пожимала плечами — верила. Каждое утро я просыпалась со страхом, что Клара бесследно исчезла из дома.

— Нельзя переоценивать значимость отдельного индивидуума, — часто говорила Клара.

Но, даже будучи ребенком, я считала, что она говорит глупости. Разве можно определить или оценить то значение, которое Клара имела для меня?

Клара ненавидела виллу у реки. Чтобы поддерживать в ней чистоту и порядок, требовалось множество слуг. Она предпочитала квартиры в современных новостройках с облицованными кафелем маленькими кухнями, удобными встроенными шкафами и уютными палисадниками, за которыми можно присматривать без особого труда. Увидев виллу на берегу Эльбы, Клара сразу же назвала ее буржуазной лавкой старьевщика и отправилась следить за рабочими, выгружающими наш багаж.

Клара питала инстинктивное недоверие к мужчинам с мозолистыми руками и компенсировала чувство вины, которое испытывала из-за этого, особой приветливостью, что приводило к недоразумениям. Мужчины расценивали ее поведение как флирт и действовали соответствующим образом.

Клара смотрела на отношения полов очень прагматично. «Мужчины хотят секса, — говорила она, — а женщины — романтики и надежности. И чтобы совместить несовместимое, они вступают в договоры, которые называются любовью или браком. Но женщины всегда остаются внакладе, потому что игнорируют напечатанное в этих договорах мелким шрифтом». Кларе нравилась ее власть над мужчинами, но не нравились сами мужчины. Все, кроме одного — моего отца. Лет в шестнадцать я поняла, что ради него она, пожалуй, согласилась бы и с теми условиями, которые напечатаны в договоре мелким шрифтом.

Однако сердцеед Вондрашек, обольститель молодых и пожилых дам, не замечал любви Клары. Он обижал ее, заводя все новые и новые романы и пренебрегая ее большим искренним чувством. Клара не уходила от нас только потому, что любила трагические роли. И по-видимому, особенно близка ее сердцу была роль невезучей актрисы и безответно влюбленной женщины.

Губерт Вондрашек, или, вернее, доктор Харальд Вернер, открыл бутылку шампанского, и мы по уже сложившейся традиции выпили за удачу в новом доме. Отец, как всегда, произнес высокопарный тост, выразив надежду, что нас отныне ждут только процветание и успех. Мне и Кларе очень хотелось надеяться на это. Если женщины обладают странной способностью верить, что может произойти невозможное, то мужчины в отличие от них верят, что могут это невозможное совершить. По крайней мере мой отец полагал, что это ему непременно удастся.

Отец был единственным мужчиной, с которым я общалась в течение длительного периода времени. Остальные особи мужского пола — шоферы, садовники, грузчики, водители автобусов, кондукторы, учителя, школьные товарищи — лишь эпизодически врывались в мою жизнь и тут же бесследно исчезали. Порой я влюблялась в одного из них, как обычно влюбляются девочки, однако мое чувство не получало развития, а для потери девственности не возникало подходящих условий. Вечные переезды мешали моей личной жизни и служили настоящим поясом целомудрия. Правда, в Штутгарте одному итальянскому шоферу едва не удалось лишить меня девственности на заднем сиденье «мерседеса».

Однако Энрико забыл поставить машину на ручной тормоз, и когда он начал раздевать меня, «мерседес» потихоньку стал раскачиваться и в конце концов тронулся с места. Шофер совершил акробатический трюк со спущенными штанами, но все же ему не удалось остановить машину вовремя, и она, разогнавшись на крутом спуске, врезалась в дорогой автомобиль, припаркованный у обочины. Раздался треск, и «мерседес» остановился. Пока Энрико изрыгал ругательства на итальянском языке, я спокойно застегнула джинсы и выскользнула из машины, решив, что итальянец разберется без меня с владельцем поврежденного автомобиля.

Это был мой первый опыт элегантного ухода с места событий. И он оказался удачным. Отец уволил Энрико, однако это была не большая потеря для шофера, так как через четыре недели мы снялись с места и переехали из Штутгарта в Инсбрук. Далее наш путь лежал в Зальцбург и Вену. Мы путешествовали по Австрии до тех пор, пока тайный советник доктор Вайссманн — так тогда звали моего отца — не решил, что на севере нам повезет больше. Мы снова начали паковать чемоданы, несмотря на то, что Кларе обещали в Вене роль на сцене одного из театров, а я влюбилась в своего учителя немецкого языка и стала приносить домой хорошие отметки.