Серенький волчок - Сергей Юрьевич Кузнецов Страница 7

Первой Машиной мыслью было: "Мама скажет, что она опять права!". Подумала и сама разозлилась - какое, собственно, маме дело? Можно ей вообще ничего не говорить. И почему она сейчас стоит над первым трупом в ее жизни и думает о том, что скажет мама. Как маленькая, честное слово.

Она заставила себя посмотреть в лицо мертвецу. Сережин рот был полуоткрыт, кровь запеклась в уголке. Верхние пуговицы шелковой рубашки расстегнуты, видны светлые, слипшиеся от крови волосы. Маша сглотнула, сказала: "Надо вызвать милицию", - и потянулась к радиотрубке на столике.

– Ничего не трогай, - сказал Иван, но в этот момент телефон зазвонил, и он автоматически взял трубку.

Вечно так, раздраженно подумала Маша. Решать за других - пожалуйста, а сами-то. Марик всегда говорил, что она разбрасывает вещи по дому, - а между прочим, через несколько месяцев после того, как он съехал, она нашла его трусы за диваном. Обычное мужское поведение. Вот сволочь.

– Сейчас Вадим Абросимов придет. - Иван положил трубку. - Живет в доме напротив, увидел, как мы подъехали, вот и позвонил.

Да уж, подумала Маша, большой город, а все как у нас: всем всё видно. Кто куда зашел, что сделал. Посмотрела на Ивана, и тот пожал плечами:

– Извини, что я на тебя накричал. Просто напугался, ну, и думал, что…

– Ничего, - кивнула Маша, - чего уж там.

Да, глядя на Ивана, трудно было поверить, что убийства в России стали обычным делом. Маше захотелось взять его за руку и сказать: "Все обойдется", - хотя она понимала, что ничего не обойдется: вот он, Сережа Волков, лежит на ковре, и уже двое мужчин склонились над ним.

– Фью, - присвистнул Абросимов.

Тоже, наверное, напуган, но вида не подает. Похож на сытого кота, с растрепанными усами, в белоснежной футболке и светло-голубых джинсах. На внезапно постаревшего кота с рекламы "китикэт", вообще - на рекламного персонажа, немного растерянного, потому что покинул привычный глянцевый мир.

– Надо вызвать милицию, - повторила Маша.

– Не надо, - решительно сказал Иван. - Мы в России милицию не любим.

Вот, подумала Маша, есть хоть что-то неизменное - недоверие к властям. Власти могут смениться, а недоверие останется. Удивительно, что, переехав в Израиль, мама решила полюбить местные власти, и общаться с ней стало совсем невозможно. Хотя, если вдуматься, все власти одинаковы, в любой стране, да и в любое время. Но полицию в Израиле Маша все-таки вызвала бы: даже Марик, при всех своих закидонах, спокойно звонил в полицию, если вечеринка у соседей сверху, шумных молодых сабров, переваливала заполночь.

– Поехали в офис, - сказал Иван, - пусть Крокодил Гена разбирается. У него свои прикормленные менты.

– Что значит "прикормленные менты"? - спросила Маша.

– Это что-то вроде домашних крыс, - объяснил Иван. - Их надо хорошо кормить, чтобы они тебя не съели.

– Домашние крысы - милейшие существа, - возразил Абросимов. - Это, считай, другая порода. Не те, что на помойках.

Он улыбнулся, и Маша снова вспомнила про телерекламу. Неясно, что бы мог рекламировать Вадим: прочность денима ливайсов, отбеливающее действие "Ариеля" или зубной блеск "Колгейта".

– В этом их отличие от ментов, - ответил ему Иван, - Тут уж как волка не корми… - Абросимов почему-то посмотрел на него осуждающе, и Иван осекся. Потом оба оглянулись на Волкова, и Вадим быстро сказал:

– Упокой, Господи, Сережину душу.

До офиса доехали быстро - всего за полчаса. Вдыхая бензиновую московскую вонь, Маша думала, что не понимает, зачем ехать на машине - ведь пробка все равно движется со скоростью пешехода. На велосипеде вышло бы куда быстрей, вот в Амстердаме все ездят на велосипедах, Марика однажды чуть не сшибли. Обычно вспоминать Марика было неприятно, но сегодня Маша предпочитала вызывать в памяти его веснушчатое худое лицо, а не поникшую тряпичной куклой фигуру Волкова.

– Как ты думаешь, когда это случилось? - спросил Билибинов.

– Поздно ночью, - ответил Абросимов, - или рано утром. Кровь уже засохла, ты же видел.

– Я говорил с ним часов в десять. По мобильному, из "Мамы Зои".

– Ну, как минимум в полдвенадцатого он еще был жив.

– Звонил тебе?

– Нет, - ответил Абросимов, - я просто видел. Из окна.

Разговаривая, они словно забыли о Маше, но теперь Иван обернулся к ней:

– Прости, что мы так говорим. Мы, на самом деле, тоже сильно переживаем. Он же был мой ближайший друг, ты знаешь.

– Да-да, - кивнула Маша и вдруг поняла: что-то с ней не так. Она злилась на маму, которая сглазила ее поездку, нервничала при виде крови, волновалась из-за того, что непонятно, где теперь жить, - но совсем не переживала. Она попыталась вспомнить, каким был Сережа Волков при жизни - и не смогла.

– Я хочу тебе сказать, что мы скорбим вместе с тобой, - продолжал Иван. - И мы, Сережины друзья, постараемся сделать все, что от нас зависит… ну, ты понимаешь.

Маша не понимала, но кивнула еще раз.

– Ты раньше была в Москве? - спросил с переднего сиденья Абросимов.

– Давно.

– Давай тогда Денис тебе покажет город. Он мастак на такие дела.

– Точно, - согласился Иван. - Я думаю, Сережа был бы рад, чтобы Денис.

– Кто это? - спросила Маша. Она бы предпочла, чтобы Иван сам показал ей город. Вот еще одно чувство, вдобавок ко всем прочим: ей нравится смотреть, как он водит машину. Если, конечно, можно считать вождением это бесконечное стояние в пробках.

– Майбах, - ответил Абросимов, - приятель мой, тоже у нас работает. Тебе понравится. Еврей, как и ты.

– Мне как-то без разницы, - ответила Маша.

– А я их вообще-то не очень, - все так же дружелюбно улыбаясь, сообщил Абросимов.

– То есть? - сказала Маша. Она не то чтобы разозлилась, но опешила. За годы в Израиле она привыкла к тому, что антисемитизм - это только статьи в газетах, пропаганда по телевизору и воспоминания о жизни в Союзе. Так в годы ее детства "Правда" писала о безработице: за границей бывает, а у нас - никогда.

Абросимов смутился.

– Да я пошутил, - сказал он. - Это же цитата, из фильма "Брат". Ты не видела, что ли? Отличное кино.