Последний барьер - Дик Фрэнсис Страница 7

В чемодане было все необходимое: от нижнего белья до мыла и зубной щетки, от ездовых сапог до плаща, от джинсов до пижамы.

Из выреза черной кожаной куртки торчала еще одна записка от Октобера.

«Вместе с вашими баками эта куртка довершит картину. Люди сразу поймут, что вы за тип. Черная куртка и баки — это униформа всех темных личностей. Желаю удачи».

Я осмотрел ездовые сапоги. Они были здорово поношенные, давно не чищенные, но пришлись в самый раз. Я снял их и надел черные туфли, до одури остроносые. Черт знает что, а не туфли, но и они оказались впору. Похожу в них, пусть привыкнут ноги и глаза.

Когда Октобер уехал в Йоркшир, я принес в комнату три картотечных ящика. Сейчас они стояли на низком столике, и, чувствуя, что пришло время браться за работу, я уселся в маленькое кресло, подвинул к себе один из них и начал читать.

Я ничего не пропускал, вчитывался в каждое слово, поэтому на прочтение всего материала у меня ушло ровно два дня. И в конце второго дня я сидел, уставившись в ковер, без единой светлой мысли в голове. Я познакомился с протоколами допросов, напечатанными на машинке или записанными от руки, которым стюарды подвергли тренеров, жокеев, старших сопровождающих конюхов, рядовых конюхов, кузнецов и ветеринарных врачей, имевших отношение к одиннадцати якобы «испорченным» лошадям. Я прочитал подробный отчет фирмы частных детективов, которые опросили не один десяток конюхов в «местах отдыха» и не узнали ничего. Документ, представленный одним букмекером, детально анализировал распределение выигрышей в результате ставок, сделанных на этих лошадей, однако резюме гласило следующее: «Мы не выявили какого-либо человека или какой-либо синдикат, получавших прибыль от всех названных лошадей, поэтому можно сделать вывод, что, если такой человек или такой синдикат существует, они делали ставки через тотализатор». Позднее я наткнулся на письмо из компании, владеющей скаковым тотализатором; в нем говорилось, что ни один из клиентов не ставил на всех указанных лошадей, но компания, разумеется, не проверяла ставки, которые делаются наличными непосредственно в месте скачек.

Во втором ящичке содержалось одиннадцать отчетов о результатах лабораторных анализов мочи и слюны. Первый отчет относился к лошади по кличке Уголь и был сделан полтора года назад. В последнем отчете приводились результаты анализов лошади Редьярд, их брали совсем недавно, в сентябре, то есть когда Октобер находился в Австралии.

В конце всех одиннадцати отчетов чья-то аккуратная рука вывела одни и те же слова: «Результат отрицательный».

Журналистам пришлось изрядно поломать голову, чтобы впоследствии избежать обвинений в клевете. В вырезках из ежедневных газет, которыми был заполнен третий ящичек, попадались такие перлы: «Уголь совершенно неестественно бил копытом»; «Даже во время расседлывания Редьярд никак не мог прийти в себя после одержанной победы».

Об Угле и трех последующих лошадях вырезок было мало, но, начиная с пятого случая, кому-то, видимо, вменили в обязанность собирать весь газетный материал по этому поводу. О последних семи случаях имелись вырезки из нескольких ежедневных, вечерних, местных и спортивных газет.

В конце третьего ящичка лежал средних размеров плотный конверт. На нем я прочитал: «Получено от спортивного редактора газеты „Дейли скоуп“ 10 июня». Это, как я понял, были вырезки, собранные Стэплтоном, погибшим журналистом, и я открыл конверт с надеждой и любопытством. Я очень надеялся найти хоть какой-нибудь ключ к разгадке, но, к моему величайшему разочарованию, все вырезки, за исключением трех, были дубликатами уже читанных мной.

Из этих трех в одной речь шла о женщине — владелице Угля, в другой — о лошади (не входящей в число одиннадцати), которая взбесилась и убила женщину 3 июня перед началом скачек в Картмеле, графство Ланкшир; третья вырезка представляла собой длинную статью из еженедельника «Конный спорт», в которой обсуждались знаменитые случаи введения допинга, как их удалось раскрыть и какое наказание понесли виновные. Я прочитал вырезки с большим вниманием, но ничего ценного из них не вынес.

После этой на редкость неплодотворной работы я весь следующий день посвятил отдыху. Бродил по Лондону, с головокружительным чувством свободы вдыхал запахи этого города, часто спрашивал дорогу и прислушивался к отвечающим мне голосам.

Сделал одну покупку — пояс для хранения денег. Он был из плотной брезентовой ткани, с карманами на молниях и совсем не выделялся под рубашкой.

Я положил в него двести фунтов: эти деньги будут всегда со мной, где бы я ни оказался, — может, когда-то пригодятся.

Вечером, как следует отдохнув, я попробовал подойти к проблеме допинга с другой стороны, выяснить, а не имеют ли эти лошади между собой что-нибудь общее?

Оказалось, что нет. Всех их готовили разные тренеры. Все они принадлежали разным хозяевам. В знаменательный для них день на них скакали разные жокеи. Единственная общая для этих лошадей черта заключалась в том, что между ними не было ничего общего.

Я вздохнул и пошел спать.

* * *

* * *

* * *

На четвертое утро Теренс, слуга, с которым у меня установились сдержанно-дружеские отношения, разбудил меня, войдя в комнату с завтраком на подносе.

— Приговоренный к смерти позавтракал с аппетитом, — произнес он и приподнял серебряную крышку, под которой оказалась вкусно пахнувшая яичница с беконом.

— Как вас прикажете понимать? — спросил я, сладко зевая.

— Не знаю, сэр, что задумали вы и его светлость, но там, куда вы едете, вам придется привыкать к новой жизни. К примеру, ваш костюм и вот эта одежонка куплены в разных магазинах.

Он взял фибровый чемодан, положил его на стул и открыл замки. Осторожно, словно дорогой шелк, он разложил на кресле дешевые трусы, простую рубашку в клетку, горчичного цвета пуловер в рубчик, иссиня-черные брюки-дудочки и черные носки. Потом с отвращением достал черную кожаную куртку и повесил ее на спинку кресла, а рядом аккуратно поставил остроносые туфли.

— Его светлость велел мне проследить, чтобы вы оставили здесь все, с чем приехали, а с собой взяли только это, — с сожалением сказал он.

Я позавтракал, принял душ, побрился и с головы до ног оделся во все новое. Завершала туалет черная куртка, которую я наглухо застегнул до самого верха.

Волосы, аккуратно причесанные назад, я сбил вперед, и черные завитки стали падать на лоб.

Вернувшийся за пустым подносом Теренс застал меня возле большого, в полный рост, зеркала. Обычно при его появлении я улыбался, теперь же, медленно повернувшись на каблуках, я встретил его жестким, с прищуром взглядом.

— Боже правый! — в ужасе воскликнул он.

— Отлично, — со смехом сказал я. — Значит, особого доверия я не внушаю?

— Никакого, клянусь этим шкафом.

— Ну, а еще что обо мне можно сказать? На работу вы меня взяли бы?