Проклятие Гиацинтов - Елена Арсеньева Страница 7

— И то правда, — промолвила старушка, застеснявшись и даже покраснев. — Не стану более. И от тебя, Лерка, чтобы ничего такого не слышала! Держись! Глядишь, все и обойдется, если попусту про еплю болтать не станешь, думать о ней забудешь!

Лерон усмехнулась. Можно подумать, она этого слова никогда не слыхала! Оно было ей знакомо с детства. Все кругом знай только про еплю и болтали. Все книжки заканчивались ею, даже те, которые в школе проходили. Ну чем, спрашивается, занимались все герои, игравшие свадьбы со своими избранницами? Да ею, родимой! Только ею! Стоило закрыться книжке, как они мигом тащили в постель своих молодых жен — и ну наяривать!

Ну и что? А ничего страшного! В этом и состояла жизнь. Лерон, деревенская девчонка, видела в беспрестанной епле людей, животных, птиц и насекомых непременное условие продолжения всего сущего на земле.

И все же она бабку послушалась и держалась целый месяц, запретного слова не произнося. Месяц этот печальным выдался. Прабабка померла, и ее похоронили, и девять дней отгуляли, а Лерон все еще нет-нет, да и всплакивала по ней… И вот однажды по деревне нестройною гурьбой, но решительным шагом прошлось, направляясь к Волге, к Белой полоске, около полусотни совершенно голых мужчин и женщин.

В деревне никто им особенно не удивился. Удивляться оказалось практически некому: все работоспособное население гнуло спину на полях-огородах, ведь в деревне, как известно, день год кормит. Малышня и пацанва были в детсаду или на школьной площадке. Кое-где выглянули из окон старики и старухи, но и они особого беспокойства при виде нагих не проявили: решили, что мнится-мерещится им — от преклонных годов и от жары. Жара и впрямь стояла невероятная, небось и не такое примерещиться может!

А вот Лерон… пятнадцатилетняя Лерон стояла, облокотившись о штакетник, и внимательнейшим образом разглядывала мужчин и женщин, которые маршировали мимо, старательно и как-то очень напряженно размахивая ладонями. Лерон показалось, что делали они это для того, чтобы не дать этим ладоням стыдливо прикрыть свои передки. Передки были забавные такие. У баб и девок — сплошь лысые: не то бритые, не то щипчиками для бровей выщипанные. У мужиков спереди свисали весьма незначительные каменья-хери, и только у одного, поотставшего от прочих, торчало на чреслах нечто весьма напоминающее детородный орган соседского жеребца Кафки — до того, как его ветеринар в мерина превратил.

Вид у обладателя этой выдающейся вещи был переконфуженный, лицо красное. Он вертел глазами по сторонам, лишь бы они не упирались в спины двух голых задастых красоток, шествовавших впереди. Ну и довертелся: увидел Лерон. Отчего-то, поглядев в ее зеленые глаза и на русые кудри, разметанные ветром, а также на грудь, едва помещавшуюся в прошлогоднем линялом сарафанчике, он еще пуще рассерчал и довольно грубо буркнул:

— Что пялишься? Нудистов никогда не видела, что ли?

— Нет, — честно призналась она. — А вы почему голые?

— Да потому, что мы нудисты! — прохрипел он, еще пуще краснея.

— А куда идете?

— На Белую полоску.

— А зачем? — не унималась любопытная Лерон.

— Загорать, млин… — прорычал «мущщина» и приостановился, хватаясь то за свой орган, то за сердце.

— Куда вам загорать? — пожалела его Лерон. — Вы и так красный! Обгорите в один момент. Вам надо в тенечке полежать.

— Не хочу я в тенечке лежать! — взвыл нудист. — Я хочу… хочу с тобой сексом заниматься.

— Чем?! — изумилась Лерон, услыхавшая такое слово впервые, и даже рот приоткрыла, так ей стало интересно.

— Ох, не могу! — простонал нудист. — Страна непуганых идиотов! Что, серьезно, не знаешь, что такое секс?

— Не знаю, — кивнула Лерон. — А что? Я только в девятом классе учусь, мы этого еще не проходили.

Нудист схватился за свой замечательный причиндал, потряс им, покачал из стороны в сторону:

— Видишь эту штуку? Ну так я хочу, чтоб ты на спину легла, ноги раздвинула, а я б сверху устроился. Ну и… туда-сюда, туда-сюда…

— А, так это епля, а никакой не секс, — разочарованно сказала Лерон. — Секс, ну и словечко придумали! Я думала, что-нибудь особенное, а это… Епля! Обычное дело!

— Так для тебя епля — дело обычное, значит? — простонал нудист. — Это хорошо! Может, со мной займешься этим обычным делом? Так, мимоходом? Сунул, вынул и пошел? А то я сейчас сдохну, честное слово! Я, ты понимаешь, к нудистам просто так, за компанию примкнул. Думал, они только и делают что трахаются, а они, как юные пионеры, — мальчики направо, девочки налево. Ежели член стоит — это моветон. А я… я ж нормальный мужик! Как ему не стоять, когда кругом столько голых баб? А они не дают! Слушай, а может, это… мы с тобой… ну, займемся?

И он нетерпеливо шагнул к забору, за которым скрывалась Лерон.

— Чем займемся? Еплей?! То есть этим вашим сексом?! Вы что, дяденька?! — ужаснулась Лерон. — Я ж еще маленькая! Мне всего пятнадцать лет. Я девушка! Мне замуж выходить! Я только мужу своему первый раз дам и только после свадьбы!

— Разумно, — с унылым выражением лица кивнул нудист. — Уважаю… А может, за щеку возьмешь? А? Целкости твоей не убудет, а мне полегчает.

Лерон глаза вытаращила.

Додумался, конечно, дяденька — сказануть такое… Брать за щеку — это позволяют себе только поблядушки, вроде тех девчонок, которые находили когда-то на Берегу Слоновой Кости каменье херь и потом переезжали в Нижний Горький, а то и в Москву, сосайством и раздвиганием ног зарабатывали там себе на пропитание… а также на наряды, на квартиры, машины и поездки за границу.

Как-то раз одна такая деваха, бывшая деревенская, ныне городская, приезжала в родные края. Она прошла нелегкий путь от придорожной «соски» до менеджера фирмы, занимавшейся устройством развлечений для богатых людей (это именовалось шоу-бизнесом). Раньше звавшаяся Аней, эта русоволосая худышка теперь носила имя Анжелика и стала грудастой брюнеткой с неподвижным, словно окаменевшим лицом. Говорит, смеется, моргает, а в лице и не дрогнет ничего, ни морщиночки не возникнет, ну, чисто маска из папье-маше! Милка, подружка Лерон, была младшей сестрой Анжелики и говорила, что волосы у нее крашеные, титьки надувные (силиконовые), а в лицо что-то впрыснуто, вроде бы тот яд, который в протухших консервах образуется. Это нарочно так делается, чтоб все живое в лице умерло, чтобы мышцы онемели и не двигались, тогда старые морщины разглаживаются, а новые не образуются.

С собой Анжелика привезла пригожего, ладного такого молодого человека по имени Андрюшка. Красивенький, темноглазый, словно бы выточенный весь… Он был Анжелике не муж, а просто сударик. Анжелика кричала на него матом, а он бегал за ней, как собачонка, и только улыбался угодливо. За столом по первому движению ее ресниц (ресницы все же еще живыми оставались, шевелящимися, хлопающими, только очень сильно мохнатыми были от туши) клал ей руку на колени и переползал между ними повыше… А Анжелика брезгливо кривила губки и хлестала его ладонью (не тронь, мол, похабник!), словно не она сама его к этому вынудила.