Аптекарская роза - Кэндис Робб Страница 7

Мастер Роглио с превеликим старанием складывал свои астрологические таблицы и убирал инструменты, с помощью которых только что осмотрел глаз. Оуэн заметил, как подрагивают руки доктора, как напряжены его плечи, словно он набрал в легкие воздух и не хочет выдыхать, как он избегает смотреть на него. Мастер Роглио явно чего-то боялся. Оуэн бросил взгляд на герцога Ланкастера, который, нахохлившись, сидел в углу. Совсем уже старик, он до сих пор слыл вторым человеком в стране после короля Эдуарда. Сердить его не решился бы никто.

Разумнее было бы отложить расспросы, но Оуэн дожидался этой минуты три месяца, и терпение его иссякло.

— Плоть зажила, а глаз по-прежнему не видит. Никаких изменений, да, доктор?

Роглио скользнул взглядом по герцогу, который заинтересованно подался вперед. Лекарь красноречиво пожал плечами.

— Господь все еще может сотворить чудо.

— Зато ты не можешь, — прорычал Ланкастер.

Роглио встретился с его суровым взглядом.

— Не могу, милорд.

Ему удалось выдержать взгляд, не моргнув.

* * *

Плоть зажила, но глаз остался слепым. Один глаз. Бог создал человека с двумя глазами не просто так, а с какой-то целью. И лишил Оуэна одного из них тоже, наверное, с какой-то целью.

Два глаза Оуэну были в самый раз. Лучший стрелок из лука на службе у Ланкастера, он обучал других и в результате дослужился до капитана. Великое достижение для простого валлийца. Ни один зверь не уходил от его стрелы. Ни один человек. Но он взял себе за правило убивать только для пропитания или по приказу своего сеньора. И все во славу Господа.

Христианское милосердие лишило Оуэна всего этого. Менестрель со своей подружкой. Бретонцы. Еще более свободолюбивые, чем валлийцы, как тогда подумал Оуэн. У них не было причин шпионить в пользу французов. Девица, не стесняясь, флиртовала со всеми подряд. Солдаты решили, что хорошо с ней позабавятся. Но менестрель был обречен. Никто не находил его пение забавным. Только Оуэн понимал бретонские песни, да и то с трудом. Язык, на котором пел этот человек, был какой-то варварской смесью корнуэльского с французским. Солдаты теряли терпение. У них чесались руки добить бродячего горлодера — вот это была бы забава. Оуэн вступился за него. И освободил.

Спустя две ночи менестрель проник в лагерь и перерезал глотки самым ценным пленникам, за которых французская знать отвалила бы немалый куш. Оуэн, разъяренный, поймал его и попытался вразумить: «Неблагодарный ублюдок. К тебе же проявили милосердие». Подружка бретонца незаметно подкралась сзади. Оуэн успел обернуться, и удар, нацеленный в шею, пришелся в левый глаз. Взревев, капитан стрелков всадил меч ей в брюхо, вынул его, а потом, повернувшись, не увидел бродягу, оказавшегося слева, так что тот полоснул ножом ему по плечу. Собрав остатки сил, чтобы удержать тяжелый меч одной рукой, Оуэн прорубил плечо бродяги до самой шеи. Убедившись, что бретонец со своей подругой лежат в лужах собственной крови, Оуэн повалился на землю, не в силах больше выносить адскую боль. Это был его последний воинский подвиг.

А что теперь?

Всему придется учиться заново. До этой минуты он не очень беспокоился, считая свою частичную слепоту временной, быстро проходящим неудобством, как все прежние раны. Натыкаясь на незамеченное препятствие, он тут же забывал об этом, убежденный, что несет незначительное наказание за свои многочисленные грехи. Получает очередной урок смирения. Этот урок оказался нелегким. Знакомые предметы выглядели как чужие. Мир вдруг стал казаться перекошенным. Когда он моргал, то и мир подмигивал ему в ответ.

Оуэн узнал цену двум глазам. Когда у тебя два глаза, соринка, попавшая в один, не ведет к слепоте. Теперь же она делает его беспомощным, как новорожденного младенца.

Полная темнота. Он знал, что это возможно. Смерть тоже возможна.

Все изменилось.

* * *

Старый герцог доказывал Оуэну, что, потеряв глаз, тот не стал для него бесполезен — стрелок из лука все равно прицеливается, зажмурив один глаз. А раненое плечо следовало разрабатывать, тогда и прежняя сила вернется. Но Оуэн считал свою слепоту результатом собственного ошибочного суждения, а рану в плече — неизбежным результатом слепоты. Одноглазый человек уязвим. Он мог подвергнуть опасности и тех, с кем сражался бок о бок.

Ланкастер оставил его в покое на какое-то время, но потом преподнес сюрприз.

— Ты прирожденный имитатор, Оуэн Арчер. У меня на службе ты приобрел манеры рыцаря. Говор у тебя грубоват, но у всех лордов приграничных земель силен местный акцент. И вообще твоя свобода ценнее роскоши. Ты никому не принадлежишь, тебе не нужно защищать фамильную честь или добиваться власти с помощью тайных заговоров. Поэтому я тебе доверяю. Подучишься немного — и я смогу использовать тебя в качестве моих глаз и ушей. Что скажешь?

Оуэн повернул голову, словно птица, и внимательно посмотрел на хозяина здоровым глазом. Ланкастер был человеком со своеобразным чувством юмора, и, поскольку говорил он всегда ровным, лишенным эмоций голосом, порой бывало непросто понять, подсмеивается он или говорит серьезно. Но сейчас, судя по взгляду старого герцога, он не шутил.

— Вы хотите, чтобы я стал вашим шпионом? Ланкастер усмехнулся.

— Еще одно достоинство. Сразу брать быка за рога.