Кровное родство - Эд Макбейн Страница 7

– Ну что значит о каких? – развел Льюис руками. – Люди жалуются друг на друга. Стоит человеку немножко перебрать с выпивкой, а на него уже стучат.

– И кто конкретно на тебя жаловался?

– Ну, жена, например. Человек хватит лишку, легонько ее шлепнет, а она тут же кидается в полицию названивать.

– То есть твоя супруга жаловалась на тебя в полицию? – нахмурился Стивен.

– Всего несколько раз. Раза три-четыре.

– Потому что ты ее бил?

– Бил? – удивился Льюис. – Ну, я бы так не сказал. Шлепнул ее пару раз. Совсем чуть-чуть. Накатил в кабаке, пришел домой, дал ей легонечко пару тумаков. Вот и все.

– Давай начистоту, Льюис, откуда у тебя кровь на рубахе?

– Я ведь уже рассказал.

– Ты говорил про драку у кабака. Это правда? – Стивен пристально на него посмотрел.

– Не совсем. – Льюис опустил взгляд.

– Так, и где ты подрался?

– Ну… – Салли замялся. – В спальне.

– У себя дома?

– Ага, – кивнул забулдыга, – точно. У себя в спальне. Пропустил пару стаканчиков, захожу в спальню, а моя жена волосы расчесывает. Я и говорю ей: «Кончай с этим делом». А она знай себе сидит, волосы расчесывает и считает. Реально бесит, от этого рехнуться можно. Сидит и считает вслух: «Пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два». Вот я и сказал ей, чтоб заткнулась. Она меня не послушалась, вот я ей и врезал. У нее чуть-чуть кровь из носа пошла, ничего серьезного. Она на меня наорала, велела мне катиться к чертовой матери. Ну, я и пошел в гости к Ларри, только его не было дома. Тогда я купил пузырь, высосал его и уснул на улице. Я почему от вас пытался сбежать – думал, она снова на меня пожаловалась. Слушайте, по правде говоря, я даже не знаю, сильно я ей двинул или нет. Вроде бы сильно, я был крепко выпивши. Когда я уходил, у нее кровь так и лилась. Мне проблем с законом не нужно. Я к чему клоню? Муж с женой всегда могут промеж себя полюбовно договориться, верно? Мы всегда миримся. Да, иногда я задаю ей жару, но она знает, что я ее все равно люблю.

– Угу, – кивнул Карелла.

– Люблю. Честно.

– Конечно.

– Так вот, – Салли сцепил пальцы в замок, – я рассказал вам все, что вы хотели, так что давайте забудем эту историю с нападением, договорились?

– У меня есть идея получше, – медленно проговорил Карелла.

– Какая еще идея? – Льюис с подозрением посмотрел на детектива.

– Для начала мы отправим машину к тебе домой – посмотрим, как обстоят дела у твоей жены. Потом мы сравним кровь на твоей рубашке с кровью твоей жены. Вдруг это не ее кровь, а чья-то еще? Правда, с этим придется подождать до утра – лаборатория по ночам не работает. Ну а пока веселья ради мы тебя задержим по обвинению в двух нападениях. Договорились?

– Двух нападениях? – ахнул Льюис. – Каких двух? Моя жена заявление на меня подавать не будет. Она меня очень любит.

– А вот мы тебя – не очень.

– Чего? – не понял Салли.

– Я говорю о себе и своем напарнике, – пояснил Карелла. – До двух считать умеешь? Ты напал на него и на меня. Вот тебе и два нападения. Но это, Салли, пока должно волновать тебя меньше всего. Посмотрим, что покажут анализы крови.

Результаты анализов были готовы к десяти часам утра. В протоколе было сказано, что кровь Мюриэль Старк относится к первой группе, а Патриции Лоури – ко второй, и, несмотря на то что место преступления, тела и одежда обеих жертв (как покойной, так и выжившей) обильно залиты кровью обеих групп, кровь с рубашки Салли относится к третьей группе. У супруги Льюиса была как раз третья группа крови, поэтому, по всей вероятности, его рассказ о ссоре с женой был правдой. Кстати, о жене. Как оказалось, он ей сломал не только нос, но и челюсть с ключицей. В тот самый момент, когда Патрицию Лори выписывали из больницы, миссис Салли, наоборот, поместили туда, разместив в отдельной палате, которую вытребовал для супруги любящий ее до безумия муж.

Тем временем Карелла и Клинг, разместившись в инструктажной восемьдесят седьмого участка, принялись перебирать имевшиеся дела сексуальных преступников, после чего запросили аналогичные данные во всех участках города. В одиннадцать утра в воскресенье Карелла отправился домой к семье, а Клинг – к Августе Блэр.

Во время Второй мировой войны для нанесения ударов по вражеским целям американские бомбардировщики вылетали с аэродромов в Англии. Они летели сквозь разрывы снарядов зенитной артиллерии, будучи не в состоянии увильнуть от вражеских истребителей, – относительная маневренность к самолетам возвращалась только после сброса бомб. По вечерам экипажи бомбардировщиков пили в пабах, играли с местными стариками в дартс и пели американские песни, силясь забыть ужас, пережитый в небе над Германией.

Во время вьетнамской войны американскую пехоту сперва перебрасывали на вертолетах с раскиданных по джунглям баз в Сайгон, а оттуда их везли на самолетах либо в Японию, либо на Гавайи, где бойцов ждал отдых. После этого они опять отправлялись в джунгли – считалось, что за отпуск они набрались сил и снова готовы столкнуться с повседневным кошмаром войны. Таким образом, и у летчиков Второй мировой, и у пехоты времен вьетнамского конфликта развивалась занятная форма двоемыслия, позволявшая им в один момент быть воинами, сражающимися в боевых частях, а в другой момент фактически гражданскими лицами. Утром ты сыплешь бомбы на дымящиеся трубы завода, вечером – потягиваешь пиво. В пятницу ты садишь из пулемета по тропе с вьетконговцами, а в понедельник ты тащишь в постель шлюху в Гонолулу. Говорят, это помогало людям оставаться в здравом уме. Все хорошо в меру. Со службой в полиции примерно такая же история.

Когда становится совсем невмоготу, отправляешься домой. Принимаешь душ и переодеваешься. Наливаешь в бокал ледяной мартини или горячий глинтвейн. Гладишь собаку по голове, а жену – чуть пониже спины. А потом ты начинаешь про себя рассуждать, время от времени качая головой или цокая языком. Ты говоришь себе, что если человек решил стать полицейским, а не садовником, то вполне естественно, что он чаще всего будет иметь дело не с розами и грядками, а с преступниками и насилием. Если человек решил стать полицейским, он должен понимать, что служит в военизированной организации, каждый день выходящей на бой с преступным миром. Это война. А войны без жертв не бывает. Так что, если боишься вида крови, забудь о карьере полицейского. Ну или, скажем, нейрохирурга, который, кстати, заколачивает куда больше денег, чем страж закона. Кстати, если ты не выносишь крови, то и мясником тебе не стать. Однако коли уж стал полицейским, то, если хочешь остаться в живых, тебе нужно как можно быстрее обучиться одной хитрости. Той хитрости, которую освоили и экипажи бомбардировщиков Второй мировой, и несчастные пехотинцы времен вьетнамской авантюры. Как эпизодически радоваться жизни на гражданке. Карелла отправился домой к жене и детям, а Клинг – к Августе Блэр.

В участке служили детективы, которые нередко осведомлялись, причем неизменно в присутствии Клинга, собирается ли Берт жениться на несчастной девушке. Понятное дело, он и мизинца ее не стоил. Такая красавица, как Августа Блэр, чей профиль украшал обложки, не говоря уже о страницах, глянцевых журналов, а чарующий, с хрипотцой голос несся из динамиков радио и телевизоров, такая зеленоглазая чаровница с золотисто-каштановой шевелюрой, высокими скулами, белоснежными зубами, полной грудью, осиной талией и широкими бедрами заслуживала куда лучшей партии. Как такой олух, как Клинг, мог помышлять о ее руке и сердце?! А он помышлял. И даже сделал ей предложение. На которое она, между прочим, ответила согласием. Но это случилось давно – в январе, когда бандит по имени Рендалл Несбитт (со временем люди, скорее всего, забудут, что он сотворил, но Клинг будет помнить об этом до конца своих дней) устроил в Западном Риверхэде волнения небывалого доселе масштаба. Клинг сделал Августе предложение в тот вечер, когда Несбитт повел армию своих оболваненных приверженцев в последний бой. Через несколько секунд после того как Августа согласилась выйти замуж за Берта, Карелла передал ему по телефону, чтобы он убирался поскорее из центра города, потому что там вот-вот должен был начаться настоящий ад. Это было в январе. А сейчас на дворе стоял сентябрь. Ребятам из восемьдесят седьмого участка хотелось праздника – свадьбы или на худой конец бар-мицвы ^[1]. Но младшему сыну Мейера Мейера исполнялось тринадцать только следующим летом, а Коттон Хоуз не выказывал никаких намерений жениться на Кристин Максвелл. Таким образом, единственной возможностью погулять на празднике была маячившая на горизонте свадьба Клинга и Августы.